"Всеволод Зельченко "Карлики" (отрывок)" - читать интересную книгу автора

обрывком промасленной веревки, потом подсыхающей струйкой сурочьей мо-
чи и только потом настоящей змеей, так что пришлось давать деру); ве-
черние тэт-а-тэт в дальней комнатушке "Улиток", гости разошлись - сло-
вом, пропасть времени, чем мы заполняли его? Как это чем. Hу, разу-
меется, там было много всякого "посмотри, вон то облако похоже на
колбу, а то на бокал" или "Спорим, что соловей? - Точно говорю, жаво-
ронок". Ладно, десять процентов спишем на спонтанные реакции, что еще?
Разговоры о свойствах страсти? "Фройляйн Шарлотта, у меня есть в запа-
се немалое уточнение. Давеча я говорил, что наша любовь как море, но
теперь, пораскинув, склоняюсь к тому, что она скорее как..." Вовсе
нет, что за глупости, мы терпеть всего этого не могли. Воспоминаний
детства хватает на неделю, не больше, а нашему счастью стукнуло ровно
тринадцать лет и два месяца, от первого взгляда в кафе на Заглавной
улице до нынешнего мгновения, когда мы, чинно усевшись тут в поезде,
беседуем. Уволь, я не знаю ответа на твой вопрос. Зато мне известно, о
чем мы не говорили никогда. Ты хотел (хотела) сказать, о школе? Да, я
хотела (хотел) сказать.

> ...

Школа, школа, где мне найти для тебя подходящие слова ненависти,
слова негодования, слова презрения, от которых бы дрогнул небесный
свод и разверзлись адские бездны? Аттическая соль и тускуланская
желчь, барабанная брань Ювенала и вольтеров змеиный шип равно пристали
твоему обличителю. Впрочем, вот: будь ты бабой, - грузной, сисястой, -
я пырнул бы тебя ножом в отвисшее брюхо. Будь проклята, будь проклят
твой разбойничий жаргон, ржавая вода твоих умывальников, твои учителя
и ученики, фискалы и второгодники, выскочки и двойняшки, добродушные
тихони и волчата с кастетами, отличницы и клуши, прогульщики и радете-
ли за справедливость, пигалицы и переростки; будь проклят твой фикус и
гладиолус, синее сукно и капрон, и даже самые волшебные твои вещи -
глобус, микроскоп, чучело совы - пусть будут прокляты. Hе желая идти
на уступки, я проклинаю тебя всю оптом, и дела мне нет до тонких
различий между системами Ланкастера и Йорка, до Антона Семеновича Ма-
каренки и уж подавно до Песталоцци, один абзац у которого, клянусь,
начинается: "Затем, привлекая на грудь некоторых и наиболее чувстви-
тельных детей..." Школьный опыт, тороплюсь заявить я, при любых
обстоятельствах есть опыт отрицательный, - и каждый, кто вздумает
сластить пилюлю россказнями о золотых деньках и лицейском братстве,
должен быть проклят, ибо сети соблазна в руках его. Тогда, на морском
берегу, сама мысль о предстоящем возвращении в школу могла довести до
обморока. Их разлучили и принялись держать врозь за чернильными стена-
ми. Баловень богов, Одиссей, видевший то и это, гостем входивший в
урочища чудищ, слышавший голоса сирен и рокот гальки на побережье, в
положенный срок заворачивал корабли на Итаку, и всю дорогу, словно пу-
теводный маяк, сиял ему во тьме золотой зуб учительницы ботаники...
Где я? Что я? Скорее назад, туда, где колышется марево над пыльной
крымской акацией, где по вечерам за светящимися окнами играют в шара-
ды, и Сайки двумя пальцами ведет по воздуху от верхней губы к плечам,
изображая усы таракана, а угадчик Мотыльников, весь красный от натуги,