"В.Зазубрин. Щепка ("Сибирские огни", No 2 1989) (про революцию)" - читать интересную книгу автора

присосалось-в подпалы, в подвалы. И вот мы должны, и вот я должен, должен,
должен их давить, давить, давить. И вот гной из них, гной, гной. И вот опять
белая сорочка Маркса. А с улицы к окну липнет ледяная рожа мороза, ломит
раму. И за окном термометр, на который раньше смотрел купец Иннокентий
Пшеницын, падает до минус сорока семи Р.
В кабинете Иннокентия Пшеницына, теперь Срубова, мутный рассвет. Но дом
Иннокентия Пшеницына, теперь Губчека, не знает, не замечает рассветов,
сумерек, ночей, дней-стучит машинками, шелестит бумагой, шаркает десятками
ног, хлопает дверьми, не ложится, не спит круглые сутки.
И в подвалах No 3, 2, 1, где у Иннокентия Пшеницына хранились головы
сыру, головы сахару, колбасы, вино, консервы, теперь другое. В No 3 в
полутьме на полках, заменяющих нары, головами сыра-головы арестованных,
колбасами -колбасы рук и ног. Как между головами сыра, как между колбасами,
осторожно, воровито шмыгают рыжие жирные крысы с длинными голыми хвостами.
Арестованные забылись чуткой дрожащей дремотой. Чуткой дрожью усов, ноздрей,
зорким блеском глаз щупают крысы воздух, безошибочно определяют уснувших
более крепко, грызут у них обувь. У подследственной Неведомской отъели мех с
высоких теплых галош.
И крысы же в подвале No 1, где уже убраны трупы, с визгом, с писком в
драку, лижут, выгрызают из земляного пола человечью кровь. И языки их
острые, маленькие, красные, жадные, как языки огня. И зубы у них острые,
маленькие, белые, крепче камня, крепче бетона.
Нет крыс только в подвале No 2. В No 2 не расстреливают и не держат
долго арестованных, туда сажают только на несколько часов перед расстрелом.
И в сыром тумане мороза, в мути рассвета на белом трехэтажном доме
красными пятнами вывеска - черным по красному написано: "Губернская
Чрезвычайная Комиссия". Ниже в скобках лаконичнее, понятнее (Губчека). А
раньше золотом по черному: "Вино. Гастрономия. Бакалея. Иннокентий
Пшеницын".
Над домом бархатное, тяжелое, набухшее кровью красное знамя брызжет по
ветру кровавыми брызгами обтрепавшейся бахромы и кистей.
И, сотрясая улицы, дома и кладбище, везет чекистов с железными лопатами
последний серый грузовик в кроваво-черном поту крови и нефти. Когда он,
входя в белый подъезд, топает тяжелыми стальными ногами, белый каменный
трехэтажный дом дрожит,


III

Ночами белый каменный трехэтажный дом с красивым флагом на крыше, с
красной вывеской на стене, с красными звездами на шапках часовых вглядывался
в город голодными блестящими четырехугольными глазами окон, щерил
заледеневшие зубы чугунных решетчатых ворот, хватал, жевал охапками
арестованных, глотал их каменными глотками подвалов, переваривал в каменном
брюхе и мокротой, слюной, потом, экскрементами выплевывал, выхаркивал,
выбрасывал на улицу. И к рассвету усталый, позевывая со скрипом чугунных
зубов и челюстей, высовывал из подворотни красные языки крови.
Утрами тухли, чернели четырехугольные глаза окон, ярче загоралась кровь
флага, вывески, звезды на шапках часовых, ярче кровавые языки из подворотни,
лизавшие тротуар, дорогу, ноги дрожащих прохожих. Утрами белый дом