"В.Зазубрин. Щепка ("Сибирские огни", No 2 1989) (про революцию)" - читать интересную книгу автора

схватил четверть, стакан, тяжело подошел к дивану. "Ишь жмется, аристократ.
На вот тебе". Нарочно сапоги не снял. Растянулся и каблуками в ручку. На
пепельно голубой обивке грязь, кровь и снежная мокрота. Четверть, стакан
рядом на пол поставил. А самому .хочется с головой в реку, в море и все, все
смыть. Уже лежа еще полстакана в рот жгучего, неразведенного. И в мозгу,
пьянеющем от спирта, от подвального угара, от усталости, от бессонницы почти
пьяные, почти бессвязные мысли:
- Почему, собственно, белая сорочка Маркса?
Ведь одни из них-поумереннее и полиберальнее-хотели сделать Ей аборт,
другие-пореакционнее и порешительнее-кесарево сечение. И самые активные,
самые черные пытались убить и Ее и ребенка. И разве не сделали так во
Франции, где Ее, бабу, великую, здоровую, плодовитую, обесплодили, вырядили
в бархат, в бриллианты, в золото, обратили в ничтожную, безвольную
содержанку.
Потом, что такое колчаковская контрреволюция? Это небольшая комната, в
которой мало воздуха и много табачного дыма, водочного перегара, вонючего
человечьего пота, в которой письменный стол весь в бумагах-чистых и
исписанных, в бутылках-пустых и непочатых со спиртом, с водкой, в нагайках
- ременных, резиновых, проволочных, резиново-проволочно-свинцовых, в
револьверах, в бебутах, в шашках, в гранатах. Нагайки, револьверы, гранаты,
винтовки, бебуты и на стенах и на полу, и на людях, сидящих за столом и
спящих под ним и около него. Во время допроса вся комната пьяная или с
похмелья набрасывается на допрашиваемого с ремнями, с резинами, с
проволокой, со свинцом, с железом, с порожними бутылками, рвет его тело на
клочья, порет в кровь, ревет десятками глоток, тычет десятками пальцев с
угрозой на дула винтовок.
Колчаковская контрразведка-еще другая комната. В той письменный стол в
зеленом сукне и бумагах. За столом капитан или полковник с надушенными
усами, всегда вежливый, всегда деликатный-тушит папиросы о физиономии
допрашиваемых и подписывает смертные приговоры.
Ну, вот вам и белая сорочка Маркса, брезгливый диван, чопорная чистота
безделушек на столе.
Ну да, да, да, да, да... Да... Да... Да... Но... Но и но...
Сладко пуле-в лоб зверя. Но червя раздавить? Когда их сотни, тысячи
хрустят под ногами и кровавый гной брызжет на сапоги, на руки, на лицо.
А Она не идея. Она-живой организм. Она-великая беременная баба. Она
баба, которая вынашивает своего ребенка, которая должна родить.
Да... Да... Да...
Но для воспитанных на римских тогах и православных рясах Она, конечно,
бесплотная, бесплодная богиня с мертвыми античными или библейскими чертами
лица в античной или библейской хламиде. Иногда даже на революционных
знаменах и плакатах Ее так изображают.
Но для меня Она-баба беременная, русская широкозадая, в рваной,
заплатанной, грязной, вшивой холщовой рубахе. И я люблю Ее такую, какая Она
есть, подлинную, живую, не выдуманную. Люблю за то, что в Ее жилах,
огромных, как реки, пылающая кровяная лапа, что в Ее кишках здоровое
урчание, как раскаты грома, что Ее желудок варит, как доменная печь, что
биение Ее сердца, как подземные удары вулкана, что Она думает великую думу
матери о зачатом, но еще не рожденном ребенке. И пот Она трясет свою
рубашку, соскребает с нее и с тела вшей, червей и других паразитов-много их