"Герман Леонидович Занадворов. Дневник расстрелянного " - читать интересную книгу автора

неизученными телами, полное неведомых, но извечных дорог. Для них оно не
существует "вообще", для них оно не одинаково вечером и в полночь. И не
любуются они им, подыскивая алмазы или рубины. А наметанным глазом ищут
нужную звезду. Небо может служить им часами, компасом, картой, а никак не
пологом и не бриллиантами.
Подобные примеры можно продолжать бесконечно. Литература уже нащупывает
подобное отношение к вещам и явлениям. У Паустовского столяр показывает
Горькому отполированные полки красного дерева. Пламя свечи плавает в
глубине. Это не просто живописный штрих. Столяр показывает качество работы.
У Стейнбека автомашина не "серое чудовище" Грина, не "Фрегат Паллада"
Гончарова с путаницей тысяч веревок, а нечто передвигающееся, что позволяет
писателю описывать проходящие мимо картины: машина со всеми деталями, с
поломками, с подозрительным стуком от износившихся подшипников - словом,
точно известный и во всех деталях показанный читателю механизм.
Отсюда - знание вещей, необходимость знания, которое куда выше
"смотрения". "Я видел" - становится очень мало. "Я делал" - вот что важно.
Таковы морские описания Станюковича, врачебные - Чехова и Вересаева. Охота -
в "Войне и Мире". Таковы "забил заряд я в пушку туго" - у Лермонтова. (В
противоположность: "катятся ядра, свищут пули, нависли хладные штыки" - вся
"батальность" "Полтавы").
Описание должно базироваться не на самой бросающейся в глаза
непосвященному большой, громоздкой, пышной стороне, а на самой характерной,
наиболее говорящей детали. Деталь ввели импрессионисты. Но у них она шла от
первого впечатления удивленными глазами смотрящего новичка. Пришло время
сделать следующий шаг.
Это я инстинктом понимал давно. Еще тогда, в семнадцать лет, когда
доказывал отцу, что мне надо перепробовать как можно больше профессий. Также
шел и Борис. Отсюда его "багровые надрубки" у летящих ночью самолетов, "шли
в атаку, дыша тяжело" и т. д.
Таков метод. Мир, видимый через человека, а не мир и человек, на
которых сверху смотрел писатель-созерцатель, сидящий на некоем троне выше
всех людских страстей и жизней. Время требует от нас отказаться полностью от
"объективизма", от попыток быть "объективным". Такая позиция сейчас -
предательство. Предательство по отношению к человечеству, а значит, и к
литературе. Не над борьбой, а в рядах и явно откровенно на одной стороне
должен быть писатель.
Когда против всего человечества пущено в ход любое оружие, только
великая страстность борца может сделать писателя любимым теми, кто умирает
за будущее земли. Для нас сейчас и долго еще лучшим критиком и тем, к кому
обращаться должны, будет и есть человек, который борется.
4 сентября 1942 г.
Врач-киевлянин. Последнее время был в Перемышле. Жена - медсестра. В
Перемышле попали вместе в плен. Теперь на заводе в Колодистом. Перетянули
семью из Киева: сестры, мамаша, племянники - восемь человек. Еще лекпом
Виктор - тоже из плена. Еще какой-то просто пленный, будто бы родич.
Сижу. Курим табак.
- Неважный? Я раньше, знаете, флотский курил. Варил в молоке с медом.
Большой портрет Гитлера на стене.
Я:
- Весь завод обзавелся портретами.