"Г.Г.Замысловский. Саратовское дело 1853 г.(Умученные от жидов) " - читать интересную книгу автора

Он, в противоречие с показанием Коникова, признал, что проживал на лядинском
винокуренном заводе, но знакомство свое с Марьею Слюняевой и он отрицал
вовсе.
По рассмотрении в медицинском совете холщовых лоскутов; взятых у
Коникова, найдено, что они пропитаны кровью млекопитающего (человека или
животного - различать в то время не умели).
По переводе с еврейского в азиатском департаменте трех печатных
листков, в которые была завернута одна из этих тряпок, оказалось, что листки
содержат: 1) отрывок из мистического еврейского сочинения под заглавием:
"Летопись блаженного Моисея, основателя нашей веры", с повествованием об
избиении Господом первенцев у Египтян на пользу еврейского народа: 2)
отрывок из книги Левит (гл. 6, ст. 7,), где заключаются законы и обряды,
данные Богом Моисею о принесении жертв и 3) отрывок из пророка Исайи,
осуждающий язычников и прославляющий Израиля.
Ножик - по объяснению Коникова, "фруктовый" - врачебная управа
признала хирургическим инструментом, который называется "Поттовым бистуреем"
и употребляется для свищевых ходов, для вырезания миндалевидных желез и при
операции грыжесечения.
Купец Артамонов удостоверил, что Коникова не знает и никаких брусьев
ему не продавал.
Таким образом, с показаньем Слюняевой повторилось то же, что я
своевременно отмечал в отношении и Богданова, и Локоткова, и Крюгера - люди
эти сами но себе доверия не заслуживали, но с одной стороны показанья их,
представляющие длинный и сложный рассказ, начинали при проверке
подтверждаться такими чисто объективными данными оспаривать кои невозможно.
С другой стороны, чрезвычайно знаменательно отношение к этим
показаниям иудеев: они с необычайным упорством и озлоблением, вопреки
очевидности, отрицали все от начала до конца: я, мол, не только ничего
преступного не делал, но и с человеком, меня оговаривающим, знаком не был,
да и не видал его никогда. Именно то "арестантское" поведение, которое
охарактеризовано меткой по обыкновению русской пословицей: "я - не я, и
лошадь не моя".
"И как попал холст, пропитанный кровью, в ящик под моим кивотом - не
знаю; и Марьи Слюняевой - не знаю, никогда не видал; и работника Бориса -
тоже не знаю, первый раз слышу". Это говорит уже не какой-нибудь русский
бродяга, а солидный, зажиточный еврей, пользующийся большим уважением среди
единоверцев, успевший отъесться на винокуренном заводе русского барина.
Своему хозяину вторит застигнутый врасплох и не успевший с ним
столковаться работник. Только заслышав, что речь идет о поездке в Саратов,
он меняется в лице и твердит: не знаю! Про Саратов? Ничего не знаю!
Пропитанные кровью лоскуты? Не знаю!
"А ты только что сказал, что знаешь?"
"Это я с испугу"!
Только перекрест из евреев, но и тот всего лишь один раз и всего на
один момент, под влиянием ужасного, неожиданного известия не выдержал и
сказал своей любовнице-христианке: "наш грех. Должно быть, мы все погибли!"
Столь же типичным для еврейской среды является стремление переложить
на христиан всю ту часть опасного и неприятного дела, какую только возможно.
Разве эта черта не проходит красной нитью и по сие время через целый
ряд еврейских уголовных дел не ритуального, а уже совершенно иного