"Г.Г.Замысловский. Саратовское дело 1853 г.(Умученные от жидов) " - читать интересную книгу автораОн, в противоречие с показанием Коникова, признал, что проживал на лядинском
винокуренном заводе, но знакомство свое с Марьею Слюняевой и он отрицал вовсе. По рассмотрении в медицинском совете холщовых лоскутов; взятых у Коникова, найдено, что они пропитаны кровью млекопитающего (человека или животного - различать в то время не умели). По переводе с еврейского в азиатском департаменте трех печатных листков, в которые была завернута одна из этих тряпок, оказалось, что листки содержат: 1) отрывок из мистического еврейского сочинения под заглавием: "Летопись блаженного Моисея, основателя нашей веры", с повествованием об избиении Господом первенцев у Египтян на пользу еврейского народа: 2) отрывок из книги Левит (гл. 6, ст. 7,), где заключаются законы и обряды, данные Богом Моисею о принесении жертв и 3) отрывок из пророка Исайи, осуждающий язычников и прославляющий Израиля. Ножик - по объяснению Коникова, "фруктовый" - врачебная управа признала хирургическим инструментом, который называется "Поттовым бистуреем" и употребляется для свищевых ходов, для вырезания миндалевидных желез и при операции грыжесечения. Купец Артамонов удостоверил, что Коникова не знает и никаких брусьев ему не продавал. Таким образом, с показаньем Слюняевой повторилось то же, что я своевременно отмечал в отношении и Богданова, и Локоткова, и Крюгера - люди эти сами но себе доверия не заслуживали, но с одной стороны показанья их, представляющие длинный и сложный рассказ, начинали при проверке подтверждаться такими чисто объективными данными оспаривать кои невозможно. показаниям иудеев: они с необычайным упорством и озлоблением, вопреки очевидности, отрицали все от начала до конца: я, мол, не только ничего преступного не делал, но и с человеком, меня оговаривающим, знаком не был, да и не видал его никогда. Именно то "арестантское" поведение, которое охарактеризовано меткой по обыкновению русской пословицей: "я - не я, и лошадь не моя". "И как попал холст, пропитанный кровью, в ящик под моим кивотом - не знаю; и Марьи Слюняевой - не знаю, никогда не видал; и работника Бориса - тоже не знаю, первый раз слышу". Это говорит уже не какой-нибудь русский бродяга, а солидный, зажиточный еврей, пользующийся большим уважением среди единоверцев, успевший отъесться на винокуренном заводе русского барина. Своему хозяину вторит застигнутый врасплох и не успевший с ним столковаться работник. Только заслышав, что речь идет о поездке в Саратов, он меняется в лице и твердит: не знаю! Про Саратов? Ничего не знаю! Пропитанные кровью лоскуты? Не знаю! "А ты только что сказал, что знаешь?" "Это я с испугу"! Только перекрест из евреев, но и тот всего лишь один раз и всего на один момент, под влиянием ужасного, неожиданного известия не выдержал и сказал своей любовнице-христианке: "наш грех. Должно быть, мы все погибли!" Столь же типичным для еврейской среды является стремление переложить на христиан всю ту часть опасного и неприятного дела, какую только возможно. Разве эта черта не проходит красной нитью и по сие время через целый ряд еврейских уголовных дел не ритуального, а уже совершенно иного |
|
|