"Виталий Закруткин. Матерь Человеческая [H]" - читать интересную книгу автора

разорвались где-то совсем близко, на кукурузном поле. Воздушная волна
отбросила Марию и мертвую Саню к самой меже...
В ушах у Марии звенело. Глаза запорошило пылью. Бурая пыль облаком
колебалась над кукурузой, застилая солнце. Тело Сани, такое же прямое и
неподвижное, лежало неподалеку. Как видно, залпы советских пушек не
смогли задержать движение танков, теперь они рычали у самого леса.
Мария подождала немного, протерла глаза, подошла к Сане, обобрала
вокруг нее сбитые взрывами сухие кусты перекати-поля, взяла труп девочки
на руки и понесла к недорытой могиле. Могилу рыла до самого подвечерья,
вслушиваясь в отдаленную трескотню пулеметов, в редкие выстрелы пушек и
разрывы мин. Руки у нее разламывались от усталости и боли, во рту
пересохло, но роса давно сошла, и ей нечем было утолить жажду.
На закате солнца Мария подтащила тело Сани к могиле, опустила в яму
ее босые ноги, поцеловала в лоб, оправила труп в глубине ямы. Плакать
Мария уже не могла.
- Прощевай, деточка, - хрипло сказала она, - пусть земля тебе будет
пухом...
Изорванное платье Марии было мокрым от пота. Солнце зашло, потянуло
прохладой. Мария стала дрожать от озноба. С лихорадочной быстротой,
чтобы успеть до темноты, она стала обрывать с кукурузных початок сухие,
шуршащие листья и таскать их в борозду. Рук она уже почти не
чувствовала, но продолжала рвать, надеясь на то, что в ворохе листьев
сможет укрыться от ночного холода. Ей очень хотелось есть, но, кроме
перезрелых, твердых, как камень, початков, вокруг ничего не было. С
трудом разломив пополам длинный початок, она стала выгрызать на сломе
жесткие зерна, раскусывала их, ворочала во рту, но они застревали в
горле, вызывали кашель и тошноту.
Разбитая, обессиленная, она прилегла на ворох кукурузных листьев,
стала умащиваться, укрываться с боков и сверху. Долго ворошила,
перекладывала листья, охапку положила под голову, другую нагребла на
себя, свернулась на боку, подтянув колени к самому подбородку, и
затихла. Уснула она не сразу, долго всхлипывала, прерывисто дышала, на
короткое время ее охватывало полузабытье, и она отдыхала. Только к
полуночи вконец измаянную Марию охватил спасительный сон... В эти
недолгие часы перед ней в отрывочных, то сладких, то горестных
сновидениях промелькнула почти вся ее жизнь...
Ей снилось, что она летит по теплому весеннему воздуху над зелеными,
испещренными темными межами полями и у самой дороги узнает свое поле, на
котором стоит ее отец, не такой худой, заросший рыжеватой щетиной, каким
он был, когда его расстреливали белогвардейцы, а совсем молодой и
красивый. Ветер шевелит его кудрявые волосы, он машет рукой, зовет Марию
к себе, а она улыбается и не хочет спускаться на землю, потому что ей
приятно, не чувствуя веса своего тела, легкой птицей парить над землей,
видеть голубой извив речушки, и вербы на берегах, и стога сена, и белые,
будто игрушечные, домики хутора...
Потом, после какого-то темного, томительного провала, Мария вдруг
увидела пламя. Она застонала во сне, подумав, что это горит хутор, но
это было пламя пионерского костра на берегу речки, и вокруг костра
танцевали мальчики и девочки в красных галстуках, и она сама,
двенадцатилетняя Маша, тоже держала кого-то за руку, пела веселую песню,