"Виталий Закруткин. Матерь Человеческая [H]" - читать интересную книгу автора

и ей было так радостно и хорошо, что она хотела обнять всех: и учителей,
стоявших под вербой, и высокого, ладного пионервожатого Ваню, который
позже, через шесть лет, стал ее мужем, и хуторских мальчишек и девчонок,
здоровых, румяных, чисто одетых. Они все смеялись, пели, плясали, и все
увидели, как на востоке, за речкой, за зелеными лугами, теплая,
лучистая, загорается алая утренняя заря. Но оказалось, что это вовсе не
заря, а огромный, прозрачный, охвативший полнеба значок, и оттуда, из
алой зари, - все увидели - улыбается живой Ленин...
Ночной холод разбудил Марию. Она проснулась, всмотрелась в звездное
небо, еще не понимая, где она и что с ней произошло, а когда то
страшное, что она пережила, дошло до ее сознания и Мария поняла, что нет
ни пионерского костра, ни учителей, ни мужа Ивана, а есть только дотла
сгоревший хутор, убийства и смерть, она упала, зарыла лицо в холодные
кукурузные листья и забилась в безудержном плаче.
Мария не знала, что за те два-три часа, пока она спала, вражеские
танки прорвали за речкой слабую линию советской обороны, выбили
советских солдат из окопов и, сопровождаемые пехотой и самоходной
артиллерией, устремились на восток. Все более отдаленными и глухими
стали пушечные залпы, а взрывы мин и пулеметные очереди уже не были
слышны совсем. Только на дальней шоссейной дороге - она проходила
севернее хутора, километрах в пятнадцати, - до слуха Марии едва
доносилось невнятное урчание грузовиков, да изредка пролетали почти
невидимые в темноте немецкие ночные бомбардировщики. Мария не знала и не
могла знать, что здесь, на неубранном кукурузном поле, она осталась одна
в глубоком немецком тылу, что фронт все дальше откатывается на восток,
что все окрестные хутора по приказу немецкого командования сожжены
дотла, а уцелевшее после зверских казней их население угнано в Германию.
И не осталось в этих глухих местах ни одного живого человека, кроме нее,
Марии...
Вздрагивая от рыданий, страшась темноты, Мария снова зарылась в
листья и, согревшись, уснула. И снова ей снились разрозненные обрывки ее
жизни: давние похороны матери, лунная ночь в майском лесу и жаркие
объятия Ивана; веселая пора сенокоса, узкое займище по обе стороны
речушки, дурманящий запах срезанных косами трав; то она видела себя
одетой в белое платье восемнадцатилетней невестой и сладко замирала от
первого на людях поцелуя милого и желанного своего Вани; то слышались ей
громкие споры и ругань хуторских мужиков в тот памятный вечер, когда
районный уполномоченный предложил всем вступить в колхоз; то мучилась
она от свирепого зимнего холода и проклинала дырявый колхозный коровник,
и председателя, который не хотел чинить крышу, и дойку коров, от которой
у нее опухли руки...
Разбудило Марию стрекотание сорок. Она открыла глаза и, не шевелясь,
смотрела на птиц. Две сороки сидели, покачиваясь, на чуть склоненных
стеблях кукурузы и о чем-то разговаривали. Марию поразили тишина и эти
живые птицы, которых она не видела уже три дня. Где-то очень далеко
ухали пушки. Солнце осветило кукурузные метелки. Трава в междурядьях
казалась серебряной от обильной росы. Разворошив листья, Мария села.
Сороки тотчас же улетели.
Жажда и голод ослабили Марию. Она поднялась и тотчас почувствовала
противную тошноту и головокружение. "Что делать? - подумала Мария. -