"Виталий Закруткин. Матерь Человеческая [H]" - читать интересную книгу автора

сложа руки: или чистила и убирала коровник, по-хозяйски складывая в
сторонке навоз, или бродила по пустым окопам, собирая и унося к себе
все, что, как ей казалось, могло потом пригодиться людям: снарядные
ящики, мотки телефонных проводов, брошенные бойцами шинели, шапки,
противогазные сумки, саперные лопаты, топоры, ломы, котелки, кружки и
ложки.
- В хозяйстве все нужно будет, - говорила она себе. - Чего ж добро
это будет ржаветь да гнить? Может, не всю нашу бригаду фашистские
сволочи перестреляли. Может, кто и остался. Вернутся люди, и доведется
им на голом месте сызнова все начинать...
В дни вынужденного отдыха Мария, взяв полевую сумку убитого политрука
Славы и кликнув собак, обходила разные участки бригады и делала при этом
пометки в Славиной записной книжке. Она записывала все, что ей удавалось
находить: два покрытых ржавчиной трактора, два культиватора и девять
железных бочек с соляркой в Грачевой балке, где все это перед самым
приходом немцев захоронил Санин отец, загнав тракторы в гущу колючего
терновника; исправная телега, шесть борон и сеялка, брошенные кем-то на
дальнем участке; тяжелый тракторный каток, засыпанный снежным сугробом.
Мария не вырвала из Славиной командирской книжки исписанные им
страницы, жалко было. Молодой политрук пофамильно перечислял погибших
бойцов роты, раненых и прибывших с новым пополнением, еще не
обстрелянных юношей. Тремя-четырьмя строчками он для памяти определял
характер каждого бойца, чтобы потом поговорить с ними, помочь, если
надо.
Так, продолжая Славины записи, появились новые, написанные Марией,
строки о тракторах и сеялках, о саперных лопатах, топорах и ломах,
найденных ею в окопах, о брошенных солдатами мотках телефонного провода
и колючей проволоки, обо всем, что могло сгодиться вернувшимся на
пепелище людям...
В один из морозных декабрьских дней Мария решила сходить на один из
самых дальних участков бригады, который граничил с землями соседнего
колхоза. Этот участок редко пахали, оставляя его для выгула телят.
Соседи, чье село было далеко от хутора, километров за сорок, тоже ничего
не сеяли на своих землях, потому что степь тут на большом протяжении
была изрезана неглубокими балочками, водомоинами, солонцовыми
западинами. Пахать ее было трудно, неудобно, и она годами лежала
нетронутой.
День был морозный. Обведенное призрачными, радужного оттенка,
кругами, низкое солнце желтовато освещало засыпанную снегом степь. Снег
скрипел под ногами Марии, слепил глаза. Она шла медленно, по-утиному
переваливаясь. Даже под запахнутой шинелью видно было, как выпирает ее
живот. "Шестой месяц пошел, - прикинула Мария, - скоро уж рожать, и
доведется тебе, дите мое ненаглядное, прийти в белый свет не в больнице,
не в родильном доме, а на пожарище, в темном погребе..."
Уже четыре месяца она жила одна, не видя людей. За долгие месяцы у
нее почти исчез страх. Она поняла, что гиблые эти места, отдаленные от
большой дороги, никому не нужны, что немцы прошли куда-то далеко на
восток и ей не угрожает опасность встречи с врагами. Теперь на душе у
Марии остались только тяжкое горе, которое невозможно было выплакать
никакими слезами, да тоска одиночества, ранящей душу оторванности от