"Виталий Закруткин. Матерь Человеческая [H]" - читать интересную книгу автора

хорошей женой и матерью... Так все и было, мама! Было, да пропало... И
нет у меня, родная моя мамочка, ни любимого мужа, ни сыночка любимого,
ни счастья, ни доли, и не знаю я, куда преклонить свою головушку...
Безмолвным было убогое хуторское кладбище. Темные, свинцового
оттенка, тучи низко неслись над безлюдной землей. Тихо и грустно
шелестели рыжие листья на тополях. Поникли, прижались к земле
отяжелевшие увядшие травы. Лишь кое-где на могильных холмах, словно
последнее напоминание о пропавших людях, печально и жалостно зеленели
тронутые предзимней краснотой низкие, жестковатые стебли ползучего
барвинка.
Мария поднялась с колен, осмотрелась. Вспомнила, как ежегодно,
соблюдая обычаи прадедов, хуторяне отмечали на кладбище радуницу - день
поминовения усопших, как в предвечерье, придя с работы, умывались,
надевали праздничную одежду, укладывали в корзинки загодя испеченные
пироги, соль, яички, бутылки с вином и водкой и всем хутором шли к
родительским могилам, чтобы помянуть умерших добрым словом, выпить за
упокой их и словно бы посидеть с ними, ожившими в воспоминаниях,
побеседовать о разных житейских делах.
Кладбище в день радуницы всегда было чистым, вокруг родных могил
хуторяне высаживали неприхотливые остролистые кочетки и веселый
барвинок, тропки между могилами посыпали белым речным песком, чинили
кресты, подбеливали надгробья, красили оградки, у кого они были. И все
кладбище в день поминовения было заполнено хуторянами: степенные, чисто
выбритые мужики расстилали на земле домотканые рядна, женщины в
разноцветных платках и платьях устанавливали на ряднах граненые рюмки,
бутылки, раскладывали разную снедь, все усаживались вокруг, и начиналось
поминовение. Не забывали никого из усопших, поминали и тех, кто давно
помер, старых и малых, и тех, кого похоронили совсем недавно. Поначалу
поминали близких, потом дальних, потом сватов, кумовьев, крестных,
просто друзей-земляков. Помаленьку хмелели, вытирали платочками слезы,
кто-то заводил песню. Но песни пели печальные, протяжные, те самые,
какие при жизни певали отцы и деды: про злую разлуку, про бедную долю,
про работу в полюшке-поле. Пели, и всем казалось, что в эти с детских
дней знакомые песни тихо, незаметно вплетаются позабытые голоса умерших,
что, захмелев от вина и воспоминаний, поют все: и живые, и мертвые. И
это было хорошо, потому что радуница как бы объединяла людские
поколения, делала людей добрее и лучше...
Но в этот хмурый день поздней осени на хуторском кладбище не было ни
одной живой души, кроме Марии. И она. сопровождаемая притихшими
собаками, медленно обошла все могилы, помянула каждого, кого знала и
кого не знала. Не знала она самых старых, тех. кто умер, когда ее еще на
свете не было или была она совсем малой девчушкой-несмышленышем. А все,
кто умер за последние двадцать пять лет, были известны Марии, и она
стояла над их могилами и их жизнью в одиночестве, проверяла свою жизнь и
свою совесть, словно примеривала: кто бы из них как поступил и что делал
бы. оставшись совсем одним, так же. как осталась сейчас она.
"В этой могиле похоронен дядя Арсений, - вспоминала Мария. - Он
помер, поруганный белогвардейцами Врангеля в двадцатом году, когда мне
было семь лет... Тут лежит Лука Васильевич, председатель хуторского
комбеда. Он призывал хуторян бороться за коммуну, за Ленина. Его кулаки