"Виталий Закруткин. Матерь Человеческая [H]" - читать интересную книгу автора

один, а мне надо пойти напарника твоего похоронить и с конем убитым
что-то сделать. Они там на улице лежат.
Вернер Брахт понял, что ей надо уйти по каким-то делам и что она
вернется.
- Лежи, я приду, - сказала Мария.
Взошло солнце. На черном пепелище лишь кое-где курились редкие розо-
вые дымки. Мертвый немец уже покрылся лиловыми пятнами, небритые щеки
его вздулись, над полуоткрытым ртом кружились мухи. Мария нагнулась,
обыскала карманы убитого, нашла несколько истертых по краям сложенных
вчетверо писем, изгрызанный мундштук и начатую пачку сигарет. Посмотрела
на сапоги. Они были целые, почти неношеные, с широкими твердыми
голенищами.
"Обувка тебе уже ни к чему, - подумала Мария, - а мне сгодится, я по
вашей милости босая осталась перед самой зимой". Она попробовала стащить
сапоги, но у нее ничего не получилось. Труп давно одеревенел, застыл, и
ступни мертвого не разгибались. Мария вернулась "домой" - так она теперь
думала о погребе, - взяла острый тесак, а Вернеру Брахту отдала
найденные в кармане мертвого письма.
- Читай пока, - сказала она немцу, - все ж он тебе товарищем был, да
и язык германский ты понимаешь. Читай, не так нудно будет лежать...
Несмотря на то, что вокруг стояла ничем не потревоженная тишина и
рядом не было ничего живого, кроме двух собак, которые легкой рысцой
трусили следом за Марией, по улице она шла быстро, непрерывно
оглядываясь, боясь, что кто-нибудь накинется на нее сзади, сдавит горло
руками или выстрелит откуда-нибудь издалека. Липкий, томительный,
тошнотворный страх одолевал Марию, и она почти забыла, что еще два-три
дня тому назад сама просила у бога смерти и готова была руки на себя
наложить. Но даже в те самые страшные дни, когда на ее глазах были
повешены муж и сын и там, на кукурузном поле, умерла Саня, нерожденное,
живущее в ней дитя вначале слабо, а потом все сильнее напоминало о себе,
требовало жизни. Теперь, когда Мария в сожженном своем дворе обрела
спрятанный от людских глаз закуток и стала работать, добывая все, что
сгодится к зиме, смутный и властный зов того, кто еще не был рожден,
заполнил Марию, и она стала бояться смерти.
Присев на корточки над мертвым немцем, она острием тесака распорола
швы на голенищах его сапог, легко стащила их, мельком взглянула на
коричневые, с дырами на пятках носки убитого, обвязала труп мягкой
пережженной проволокой и, часто останавливаясь, тяжело дыша, потащила
его к темневшей неподалеку воронке. У края воронки постояла, освободила
труп от проволоки и подтолкнула вниз. Лежавший поперек крутого склона
воронки мертвый скатился легко и на дне улегся лицом вниз.
- Негоже так тебе лежать, - сказала Мария, - ты ведь человек, и дети,
должно быть, не раз по тебе заплачут...
Подумав, Мария пошла вдоль улицы, прихватила на Фенином огороде
лопату, сорвала большой лист лопуха, осторожно сползла в воронку,
повернула мертвого лицом вверх, накрыла лицо лопухом и стала зарывать.
Земля на склонах воронки была мягкая, податливая, но Мария устала, шея
ее покрылась капельками пота, обрывки платья взмокли на спине и под
мышками. Зарывала она долго, старательно, как положено зарывать
покойников на кладбище.