"Виталий Закруткин. Матерь Человеческая [H]" - читать интересную книгу автора

поправит... Я за вами буду доглядать. Мы ж одни тут остались живые...
Озираясь, она пошла на хутор. Чем ближе подходила, тем горячее была
дорога. Босые ноги Марии ступали по опаленной пожаром земле, но она
почти не чувствовала этого, с бьющимся сердцем шла по неширокой улице,
всматриваясь в черные руины сожженных домов. Она с детства знала
обитателей каждого дома, и ей казалось, что они вот-вот вернутся.
Покажутся там, на вершине холма, на меже кукурузного поля, где она
провела страшные ночи и дни, постоят немного, посмотрят на черное
пепелище и обязательно придут, чтобы на этой горячей, изуродованной
земле, в которой зарыты были их отцы, деды и прадеды, начать новую
жизнь. Мария, веря своему ожиданию, даже взглянула на холм, но там не
было никого, только желтела неубранная кукуруза...
Вот и крайние дворы. В правом жила одинокая бабка Вера, бездетная
вдова, которая так и состарилась в полном одиночестве, а в колхозе
работала до последних дней; в левом - большая семья комбайнера Игната
Васильевича: его веселая, говорливая жена, теща и пятеро
девчонок-подлетков. По соседству с бабкой Верой и с Игнатом Васильевичем
жили Воиновы и Горюшины... Жили... Были... Теперь не живут, а где они
есть - неизвестно. Угнали их всех туда, за холм, и след их пропал. А
вместо домов остались только сложенные из дикого камня основы,
обрушенные стены да черные печные трубы...
Медленно шла Мария по улице и внезапно вздрогнула от истошного,
рыдающего собачьего воя. Это Дружок узнал сожженное подворье деда
Герасима, остановился, поднял к небу лохматую, остроухую голову и
громко, протяжно завыл. Он сидел на горячей земле, смотрел в бесконечную
синеву и, вытянув шею, выл, навсегда прощаясь со старым хозяином, с его
домом, который, так же, как хозяин, пропал. Этот исчезнувший дом Дружок
много лет сторожил с неподкупной верностью и сейчас по-своему,
по-собачьи, рыданием своим отпевал то, чем жил...
Потрясенная Мария подошла к собаке, положила ладонь на ее голову.
- Хватит, Дружок, - сказала она, - тут кругом одно горе. Замолчи,
прошу тебя! Может, немцы близко. Услышат - убьют и тебя и меня...
Она пошла дальше. Понурив голову, собака шла рядом, а в отдалении за
ними следовали коровы, которые боялись снова потерять человека.
Вот и руины бригадного домика и тополь. Тот самый...
Мария остановилась, замерла. Тополь стоял черный, обгорелый, как все
кругом. Тонкие ветки его сгорели, и был он похож на обугленный скелет.
Никого из повешенных ни на тополе, ни вблизи его не было. Деревянный
бригадный домик сгорел дотла. На месте, где он стоял, белела только куча
пепла да высилась одна стена.
Прижимаясь щекой к тополю, Мария обняла его неостывший ствол. Долго
стояла так, не замечая ни солнца, ни чистой синевы неба. В эти мгновения
для нее не существовало ничего на свете, кроме шершавой теплой коры
обгоревшего дерева, на котором умерли ее муж и сын. Кому она могла
поведать о своем тяжком горе? Кто мог сказать, куда враги дели тела
казненных, где их останки? Кто покажет место, где они лежат, и найдет ли
она их, чтобы оплакать самых дорогих для нее, самых родных людей,
честно, как положено, отнести их на кладбище и предать земле, в которой
покоятся отжившие, отработавшие свое предки?
К Марии подошел Дружок, потерся головой об ее колени, просительно