"Виталий Закруткин. Матерь Человеческая [H]" - читать интересную книгу автора

Перед рассветом тетка Марфа вывела ее из хаты, огородами проводила на
край хутора и долго стояла, озираясь, пока Мария не исчезла в гущине
неубранной кукурузы...
Легкий ветер прошумел в сухой картофельной ботве. Уже давно не было
слышно ни одного выстрела, но Мария по-прежнему лежала с закрытыми
глазами. Когда-то в детстве она видела, как соседская собачонка с лаем
кидалась на лошадей, запряженных в тяжелый каменный каток. Сосед молотил
расстеленный на утоптанном току ячмень, гоняя лошадей по кругу. Глухо
постукивая, каток разминал колосья, перетирал солому. Пегая собачонка
хотела ухватить бежавшую рысью лошадь за заднюю ногу, но не рассчитала
прыжка и попала под каток. Раздался короткий визг, и через секунду Мария
увидела присыпанную соломой раздавленную собачонку... Сосед выругался,
остановил лошадей, отбросил мертвую собаку в сторону и вновь принялся за
работу... Мария вспомнила смерть пегой собачонки, и ей показалось, что
по ней самой прокатился, изломав все тело, гигантский каток. Руки и ноги
ее болели, сердце билось слабо, в ушах не прекращался пугающий
однообразный гул. Она подумала, что пришел конец, что сейчас она умрет,
потому что ни один человек не может пережить то, что пережила она, и
что, конечно, лучше умереть, чем жить такой раздавленной собачонкой,
одинокой, никому не нужной...
"Я помру с голода, - подумала Мария, - и так будет лучше. Люди
говорят, что голодной смертью помирать легко: сперва только человеку
очень хочется есть, и он немного мучается, а потом теряет память и
помирает... Скорее бы и мой конец пришел. Кому я теперь нужна? Не
осталось у меня никого на свете, и я не хочу жить. Буду вот так лежать и
помру..."
Ей было жалко свою разбитую жизнь. Она вновь увидела повешенных мужа
и сына, и, хотя немецкие каратели повесили их на ее глазах, она все еще
не верила, что это было, ей казалось, что она спит, и она мысленно
уверяла себя, что это только дурной сон, который вот-вот кончится, что
она сейчас проснется и все будет по-прежнему: с веселым смехом прибежит
неугомонный Васятка, и она его поругает за царапины на румяной щеке и за
порванную рубашку, потом вернется из своей поездки усталый, запыленный
Иван... руки у него будут лосниться от солидола, а промасленный, давно
потерявший цвет комбинезон будет пахнуть бензином. Фыркая и
отплевываясь, Иван умоется, расчешет рыжеватые волосы большой расческой
с выщербленными зубцами и только тогда подойдет к ней, к Марии, слегка
нагнется, обнимет, крепко поцелует в губы и, как всегда, ласково назовет
ее кнопочкой и конопулей... и она, такая, по сравнению с ним, маленькая,
поднимется на носки, чтобы дотянуться до его губ, и они долго будут
стоять так, прижавшись друг к другу, а красноватое закатное солнце четко
отпечатает на чистом полу узоры тюлевых занавесок...
Мария тихо заплакала. Облизывая на губах соленые слезы, прошептала:
- Ничего больше не будет... ни Ивана, ни сыночка Васятки... и никто
уже не станет звать меня конопулей, и я лучше помру...
С детства не веря в бога, зная, что там, в глубокой синеве осеннего
неба, ничто не услышит ее горячей молитвы, никто ей не ответит и ничто
не поможет, она стала исступленно просить небо, чтобы ей была ниспослана
смерть.
- Я не могу жить, господи, - давясь слезами, шептала Мария, - я не