"Павел Архипович Загребельный. Я, Богдан (Исповедь во славе)" - читать интересную книгу автора

коллегиуме мы были товарищами, хотя он был на несколько лет моложе.
Невысокий, скуластый, как татарин, желтые глаза, будто прорезанные осокой,
сам желтый, как горшок, обожженный в горне, вечное пламя полыхает в нем,
непоседливость, ловкость, сообразительность. Спудеи-иезуитчики в большинстве
своем были коварными и шкодливыми, как коты, никто ничего тебе не
посоветует, не даст, ничем не поможет, каждый для себя, каждый так и
норовит, чтобы урвать из этого мира тото модо*, как учил преподобный Игнатий
Лойола, основатель ордена и первый его генерал. Только Самийло оказался
надежным товарищем, готовым помочь, а поскольку мне нужно было часто
вырываться из стен коллегиума, за фурту иезуитскую, то подговаривал я
Самийла добровольно вызываться на дежурство у ворот, и он выпускал меня и
впускал, так что никто не ведал и ни разу не поймали меня в моих тайных
отлучках. О эта фурта иезуитская! На Полтву, на сочные луга, в манящую
темноту, где дух молодой травы и девичьего молодого тела. В райском огороде
росла лилия. А кто сажал? Панна Мария. Как сажала, так сажала, лилия
расцветала...
______________
* Любым способом (лат.).

Гей-гей... Все люди были молодыми, но не все умеют сберечь молодость
души. Кто сохранит - счастлив. Начинать надо с самой молодости. Еще Платон в
"Республике" превыше всего ставил темперамент юности. В небесах ангелы
непрестанно приближаются к весенней поре своей молодости, так что самые
старшие из них кажутся наиболее юными.
В скольких пеклах я уже побывал - и возвратился оттуда и вынес душу
молодой. Не все вернулись. Может, я их посланец?
После Цецоры не думал, что буду жить. Когда оторвали меня от убитого
отца и оказался я в басурманской неволе, то уже считал себя словно бы
мертвым. Но турки заставляли своих пленников жить дальше. Дуванили добычу,
выделяя большую часть не для воинов и их беев, а прежде всего для Стамбула,
для султанов, его визирей и вельмож. Так стал я собственностью неизвестного
мне капудан-паши, начальника всего султанского флота, и бросили меня гребцом
на галеру, и несколько месяцев я был прикован цепью к тяжелому, как недоля,
веслу, снова жаждал лучше умереть, чем так жить и мучиться, но снова заря
взошла надо мной, были замечены мои способности в языках, эта весть была
внесена в уши самого капудан-паши, и из Стамбула пришло повеление освободить
меня с галеры и доставить во двор самого паши. До конца дней моих видел себя
во снах гребцом на галере, плакал-рыдал вместе со своими товарищами, и
каждый раз стон этот бывал перед каким-нибудь несчастьем. Капуданов двор был
на стамбульском участке Касим-паши по эту сторону Золотого Рога, так что мы
целый день могли всматриваться в синеватые холмы огромного города с его
мечетями, беспорядочными строениями и еще более беспорядочными базарами, на
которые иногда ездили для закупки провизии. Кто такой был этот Касим-паша,
именем которого назывался участок, где я должен был жить? Говорили, что жил
он во времена султана Фатиха, который завоевал Царьград и сделал его
басурманской столицей, назвав Стамбулом. Наверное, помогал Фатиху в морском
деле, потому что именем Касим-паши называлась и гавань на Золотом Роге, и
башня-маяк в заливе, и мечеть на базаре.
Но какое мне было дело до всех этих пашей, известных и неизвестных, кто
и чем мог бы возместить для меня хотя бы один день неволи, а ведь у меня их