"Павел Архипович Загребельный. Я, Богдан (Исповедь во славе)" - читать интересную книгу автора

- Почему-то казалось мне, пане Кисель, - заметил я на эту речь, - что
грабителем все же следует считать не того, кто сидит на своей земле, а того,
кто врывается туда силой. Грех еще и словом насмехаться над этими
несчастными, убогими сиротами, жертвами панскими.
Он не услышал моих слов.
- Должны позаботиться о возвращении ласки королевской, так неразумно и
преступно утраченной. Рискуете последним теперь, ибо если еще раз придется
Речи Посполитой вынуть на вас саблю, то может получиться так, что и само имя
казацкое исчезнет: лучше видеть здесь запустение и зверей диких, чем
бунтующий плебс. Взбудоражить своеволие можете, но до конца довести -
никогда! Бежать на Запорожье в лозы и камыши можете, но жен и детей оставите
и, будучи не в состоянии выдержать там долго, принесете свои головы назад
под саблю Речи Посполитой. А сабля эта длинная, и не заслонят от нее
заросшие дороги. Теперь хочу взять пана писаря, чтобы сообща составить и
написать субмиссию!
Я догадывался, какая это должна быть субмиссия, хотя и в мыслях у меня
не было, что в узкой голове пана Киселя уже составляется зловещая ординация,
которая осуществится еще до конца года, в морозах и снегах на Масловом
Ставе, где нам придется отречься от всех вольностей своих, права избирать
старшину, отдать армату и клейноды - и как же от этого зрелища будет расти у
панов сердце, а казацкое сердце будет разрываться, когда хоругви, булавы и
бунчуки будут складываться к ногам королевских комиссаров, главным из
которых, разумеется, пан Адам Кисель.
- Помолимся вместе, пане Хмельницкий, - попросил Кисель.
- Молился, сюда едучи, да и перед тем молился со всем своим
товариществом.
- Слышал я, будто вы, как язычники, чаровниц по валам рассадили, чтобы
они чинили колдовство на стрельбу, ветер и огонь. Так что же это за молитвы?
- Посмотрит пан каштелян на валы наши и укрепления и поймет, что ни в
молитвах, ни в заклинаниях они не нуждались. Да теперь все это ни к чему.
Заканчивай молитву, пане Кисель, не стану мешать.
Снова оказался я под дождем среди тихой травы, что заполнила весь
окружающий мир, и сразу же подошел ко мне старый служебник Киселя.
- Так я про Переяслав, пане Хмельницкий.
Я склонил голову, показывая, что слушаю.
- Имел я там родича дорогого. Здуневский, шляхтич обедневший, считай
убогий, но души редкостной и отваги необыкновенной. Бедные всегда отважны,
им нечего терять, богатым же отвага не нужна, ибо что им ею добывать? Под
Кумейками, когда Потоцкий гнал своих конников на павлюковские закопы, погиб
мой родич, и теперь осталась его несчастная жена с малой дочерью - а помощи
ниоткуда.
- А пан?
- Что я могу? Я безотлучно при пане каштеляне, а добра у меня - только
то, что на мне. Ничего не получил на службе у милостивого. Про пани Раину
вспоминать страшно.
- Чудно мне слышать, как победитель просит побежденного.
- Э, пан писарь! Кто здесь кто - разве разберешь? Каждый сам по себе и
сам для себя. Я же, зная твое доброе сердце, намерился попросить.
Сколько вдов казацких, а я должен был заботиться о вдове шляхетской?
Сколько слез собственных, а я должен был вытирать слезы чужие? Но, наверное,