"Павел Архипович Загребельный. Я, Богдан (Исповедь во славе)" - читать интересную книгу автора

Катилина, который должен восстать против Цицеронов, где был Моисей, который
выведет народ свой из неволи, где был герое, видекс, дукс бонус эт сапиенс
верус Ахилевс? О, если бы они знали! Да разве только враги? И величайший
поэт моего народа в минуту душевного ослепления напишет слова горькие и
жестоко несправедливые: "Ой, Богдане, Богданочку! Якби була знала - у
колисцi б задушила, пiд серцем приспала". Да что ему гетманы, если он
восставал и против самого бога. Ибо он гений, а гениям даются силы
неизмеримые. Гения рождает уже и не просто женщина, а целая нация. Мне же
еще только пришлось создавать эту нацию.
Когда в самое сердце казацкой земли по велению короля (ох добрый король
Владислав! Ох и добрый же!) врезана была Кодацкая крепость, а казаки Сулимы
разрушили ее, то после кумейковского и боровицкого разгромов казаков
Конецпольский решил во что бы то ни стало восстановить ее, чтобы снова
казачеству "вложить мундштук в губу", и, созвав туда старшин казацких,
коронный гетман спросил меня с насмешкой: "Ну как, пане писарь, к лицу этой
земле Кодак?" Я ответил ему латынью: "Manu fecit, manu destruo", то есть:
"Что человеческими руками созидается, то человеческими руками разрушается".
Конецпольский ничего не ответил на мою дерзость, только лицо его пожелтело,
а усы оттопырились. Когда усаживались на торжественный обед, велел принести
ему палаш гетманский и после первых виватов начал искать меня, чтобы
собственной рукой отсечь голову непокорному писарю войсковому, отважившемуся
промолвить столь дерзкие слова о шляхетской надежде на обуздание духа
казацкого.
- Где тот мерзавец? - загремел ясновельможный, потому что не было меня
ни за столом, ни в покоях комендантских, ни во дворе крепостном, ни за
стенами.
Не дожидаясь излияния гнева коронного, собрал я свое добро, оседлал
коня и скрылся за воротами в широком поле. Погони не боялся, что мне погоня!
Кинулась она по степным тропам на Сечь - не нашла меня там. Двинулась вверх
по реке, к усадьбам и становищам реестрового казачества, но и там не было
меня. Никто не знал, куда я исчез, на каком коне поскакал - на белом или
вороном. Потому как поехал я не по дорогам привычным, а переметнулся через
Днепр, перелетел через бурлящие пороги, в облаках водных брызг, в радугах и
громах реки великой, а может, и не летел, а перескочил по каменным заборам
да отмелям - на ту сторону, где чебрец и полынь широкой степи, где конский
пот и татарский дух и где буераки в степи узкие, будто татарские глаза. И
если бы даже хищная стрела крымчака летела на меня, то не попала бы никогда:
если бы целились в коня белого, я оказался бы на черном, а если бы попали в
коня вороного, я оказался бы на белом - таким был у меня конь; с одной
стороны белый, а с другой - вороной, а по ногам седой, как степь.

Гей, сивий коню, тяжко тобi буде:
Поїдемо разом з вiтром,
Попасу не буде.


2

Где я тогда оказался, где пребывал и что делал? Никто не прослеживал ни
моих путей, ни моих лет. Лишь невыразительные упоминания о челнах-липах,