"Павел Архипович Загребельный. Я, Богдан (Исповедь во славе)" - читать интересную книгу автора

Ой дай боже.
Святим Миколам пива не варять,
Святим рiздвам служби не служать,
Святим водохрещам свiчi не сучать.
Ой бо вже давно як правди нема.

Может, только я тогда варил меды и пиво на зимнего Николу, потому что
именно на Николу родился мой первенец - Тимош, а между рождеством и
крещением был и собственный мой день рождения, потому и свечи готовились, и
гости дорогие были в моем доме, когда я там был. Да и меня изгоняли из
собственного дома не раз и не два, потому когда обращался я со словом к
народу своему, то говорил и от себя и во имя всех.
Может, первая моя речь была в письме к королю после поражения под
Боровицей, где я подписал субмиссию казацкого войска как писарь войсковый, а
потом отважился высказать Владиславу всю страшную правду.
Писал я об этом замирении в конце 1637-го: "Но ничего это нам не
помогло: при сухом дереве и мокрому досталось, - виновен или не виновен,
мечом и огнем одинаково уничтожали, что сколько на свете живы и на чужих
сторонах не видели такого пролития крови басурманской, как теперь нашей,
христианской, и истребления невинных детей. Самому богу жаль, наверное,
этого, и неизвестно, до каких пор этот плач невинных душ будет продолжаться!
Кто и в живых остался, не жить ему, такие уничтоженные, обнаженные, - иному
человеку нечем грешное тело прикрыть".
Услышаны ли мои слова? Лишь через двести лет дошли они до слуха
писателя, который написал обо мне книгу враждебную и оскорбительную, назвав
ее моими же словами: огнем и мечом.
А между тем огонь и меч господствовали в моей земле еще десять лет
неудержимо и зловеще, и где был я эти десять невыносимых лет, того и не
скажешь подлинно, но настало время, когда сказал я всему своему народу так:
"Все народы, живущие во вселенной, защищали и будут защищать вечно бытие
свое, свободу и собственность, и самые даже пресмыкающиеся по земле
животные, каковы суть звери, скоты и птицы, защищают становища свои, гнезда
свои и детища свои до изнеможения. Пока у нас отнимали хлеб и добро, мы
молчали. Пока нам причиняли боль телесную, мы терпели. Пока нагибали шеи
наши под ярмо панское, мы надеялись выскользнуть. Но когда были наложены
кандалы на свободу нашу, когда попытались заточить душу нашу, мы запылали
гневом и взялись за меч. Человек просто так не бунтует. Человек противится
насилию, неправде и гнету. Не могли мы влачить тяжкие кандалы неволи в
позоре и невольничестве, да еще и на собственной своей земле. Единственно
что нас теперь и печалит, чтобы не стать рабами горемычными и скотом
неразумным. Не запугают нас ни раны, ни кровь, ни смерть. Ибо величайшее из
всех несчастий не боль, а позор. Боль проходит, а позор вечен".
Но речь моя должна была быть потом, а тем временем продолжалось
кровавое замирение на Украине, кровь лилась реками и при добром, мол,
короле, шляхта норовила запрячь народ мой в невольническое крепостное ярмо,
честь казацкую в бесчестье и незнание превратить стремилась, дошло до того,
что и уста, данные богом для разговора людского, велели взять на замок, а
заперев уста, открыли двери гневу, таившемуся в сердцах. Панство до хрипоты
кричало на сеймах и сеймиках, похвалялось золотыми своими вольностями,
кичилось сарматскими своими Цицеронами и веспасианами, а где же был наш