"Павло Загребельный. Разгон" - читать интересную книгу автора

прикосновением, своим дыханием чистоты арийцев, не уловили даже запаха
арийского пота. Теперь невидимая линия постов пролегала не только между
пленными и свободным пространством, но и возле узкого отверстия, однако
эсэсовцы, как ни были они быстры и ретивы, не успели, их опередили те, кто
рвался на волю из недр горы, вылетали оттуда не помня себя, вытолкнутые
менее ловкими и не такими счастливыми, не такими удачливыми. Самым первым
норовил выпрыгнуть под холодный, но такой живительный дождь кривоногий
старичок в черном пальто с бархатным, узеньким воротничком и в мягкой
широкополой шляпе. Старичка тащили назад, дергали со всех сторон, отпихивали
и оттирали, он вырывался и, наверное, опередил бы всех, но ему мешал
огромный портрет в черной узкой раме, который старичок толкал перед собой.
Кончилось тем, что старичка все же втоптали в глину, портрет упал под ноги,
стеклянно сверкнули с портрета дико выпученные глаза человека в седластой
высокой фуражке, с черной щеточкой усов под набрякшим от истеричности носом.
Эсэсовцы не знали, поднимать старичка или хвататься за портрет, а из-под
земли между тем со стонами, с плачем, с проклятиями вырывались женщины,
дети, выползали старики, которых сбивали с ног, молодые матери выносили
младенцев, высоко поднимая их над людской толчеей, женщины постарше путались
в длинной одежде, молодые рвали на себе одежду, оголяясь порой до
бесстыдства, тянулись острыми ногтями к лицам эсэсовцев, некоторые бросались
и на пленных, но отступали не то от стыда, не то от брезгливости. Что им
фюрер, что им идеи, честь, верность, раса! Жизнь дохнула им в омертвевшие в
подземелье лица, влекла холодным блеском молодого льда на одежде, головах и
лицах этих странных чужеземцев, спазматическая радость избавления от смерти,
удушья, темноты, воды, глины, камня искала какого-то выхода. Безумствовали,
неистовствовали, не помня себя. Где та немецкая сдержанность, где тот
орднунг, где то послушание!
Профессор, Капитан и Малыш очутились среди обезумевших от освобождения,
выбраться оттуда уже не могли, их толкали, на них кричали, их обвиняли, их
благодарили, потом вдруг появилась возле них красивая молодая женщина,
черноглазая, гибкая, уставилась на них троих, вмиг выделила из них Капитана,
бросилась ему на шею и стала его целовать. От неожиданности Капитан не
удержался на ногах, упал вместе с женщиной в грязь, но черноглазая и тут не
отпустила его, одной рукой обнимала Капитана, целовала его в щеки, в глаза,
в губы, а другой неистово, в дикой поспешности рвала на себе одежду,
выкрикивала между торопливыми поцелуями: "Возьми меня! Возьми меня всю! Я
хочу тебя! Только тебя!"
Это было уже и не безумие, а какое-то совершенное одичание. Еще
несколько молодых женщин, не то растревоженных черноглазой, не то так же
обезумевших, кинулись на пленных, одна ухватилась за поляка, две другие за
итальянцев, еще одна бросилась к Профессору. Малыш хотел как-нибудь помочь
своим товарищам, напомнить немкам уж если не о пристойности, то хотя бы об
угрозе смерти, которая неминуемо нависала над каждым, но его немецкий язык
ограничивался такими словечками, как "нох" и "хох", "ферштеен" и "никс",
типично крематорное эсперанто, а тут не помогли бы даже лучшие ораторы мира.
Эсэсовцы забыли о старичке с портретом, угроза германской чести и крови
была столь очевидна, что они мгновенно обрели твердость и решительность,
теперь удары сыпались уже не только на пленных, но и на немецких женщин, за
женщинами гонялись с автоматами, женщин отрывали от пленных, Паралитик
попытался оторвать от Капитана и ту черноглазую, кричал ей, исходя пеной: