"Павло Загребельный. Разгон" - читать интересную книгу автора

другого остатки бумажных мешков, обнажая бритые головы безжалостности дождя.
- Ему бы заигрывать с девицами, а не издеваться над нами, - сказал
Малыш. - Ишь как наманикюрился да надушился.
- Все его девицы здесь, в горе, - со злостью рубанул киркой глину
Капитан.
У Профессора голос был простуженный, хриплый, отчего казался усталым.
- Они считают себя сильной расой, - сказал он, - на самом же деле -
жалкие приспособленцы. Приспособленчество - один из способов
противодействовать времени. Очень распространенный среди некоторых категорий
людей. Ослепление их так велико, что они даже не замечают приближения конца.
Ретивость не уменьшается, и это меня больше всего удивляет. Неужели они все
так ослеплены?
Разговаривать Паралитик не позволял. Да и другие не позволяли.
Работать! Быстро! Много! Упорно! Визг, угрозы, проклятия. Не действовало.
Никто не торопился. Ни поляки, ни итальянцы, ни советские офицеры. Все были
разделены, посты были расставлены так, чтобы узники не смешались, но
работали все одинаково - уже и не руками, а одними глазами, насилу
вскидывали кирки, падали вместе с ними, лежали на мокрой холодной глине,
дышали тяжело, надсадно, точно каждый вздох был последним. Часовые материли
их в живой камень, в гром и молнию и все стихии света, били, кололи штыками,
время от времени раздавались выстрелы - ведь за застреленных при попытке к
бегству каждый пост получал три дня отпуска и пять марок вознаграждения, но
конец войны был так близок, что никто уже и не мог сказать наверное, успеют
ли отгулять свои три дня, заработанные еще на одном убийстве.
- Льоз! Бистро! Работа!
В длинных плащах, черных, как дождь, лоснящихся, как лед. Собранные и
методичные. Человеческие чувства им неведомы. Не жди спасения и сочувствия.
Их сила - во внутренней пустоте. Там эхом отражались лишь приказы. Орднунг
ист орднунг. Достоинство, заслуги, ценности человеческие, добро, зло - ничто
тут не действовало. Машина, механизм, крематорное небо, крематорный язык,
крематорное существование.
И они хотели, чтобы пленные быстро откапывали тех, кто был похоронен в
подземном бомбоубежище! Разве там не такие, как эти, на постах? Разве не те,
кто их родил, воспитал, кормил, посылал на покорение мира?
- Закопал бы их всех в землю! - сверкал черными глазами Капитан. - Ты,
Профессор, говоришь о гуманности, а погляди на постовых. Целый день жрут
бутерброды с маргарином, с колбасой, со шпиком и смальцем, нарочно дразнят
нас, умирающих от голода, забыли о тех, кто сидит в этой горе и так же, как
мы, уже умирает от голода. Почему должны думать о них мы? Если уж так
спешат, почему боятся, чтобы мы работали и ночью? Потому что знают, что мы в
темноте разбежимся. Ну, и пусть бы разбежались, зато раскопали бы эту гору
не за неделю, а за три дня и извлекли бы на свет божий тех заживо
погребенных, хотя там и фашисты, ибо все тут фашисты, и я бы их всех!..
Капитан был так красив, что его не портил даже размокший, ужасающе
деформированный спальный мешок, а невероятная худоба словно бы даже шла ему.
Удивляться приходилось, откуда берется в этом маленьком, высохшем до самых
костей теле столько огня и страсти.
Зато Профессор отличался спокойной добротой, он все наводил своих
друзей на мысли о гуманности, он видел уже конец войны и даже заглядывал
дальше, за ее рубеж. Там нужны будут люди. Наибольшая ценность на земле. А у