"Павло Загребельный. Разгон" - читать интересную книгу автора

фронт пришел сразу из десятилетки, да и то недоросший, так как в школе он
учился слишком успешно, перескочил сразу через два класса и десятый класс
закончил шестнадцатилетним. В армию брать его не хотели, тогда он написал
письмо маршалу Тимошенко, и хоть ответа не успел получить, но военкоматовцы
из уважения к такой настойчивости послали Карналя в автомобильное училище.
До него он так и не доехал, зато доехал до фронта, и война для него началась
с июня сорок первого, а прервалась несколько месяцев назад уже на словацкой
земле. Может, уважали его именно за то, что был "самый свежий" из пленных,
большинство скиталось по концлагерям уже с сорок второго и сорок третьего,
было даже несколько с сорок первого, на тех смотрели как на святых, как на
посланцев с того света. Тех, что с сорок первого, старались оберегать, но
еще больше оберегали Малыша, поскольку он был как бы посланцем великой
могучей армии, которая уже добивала фашизм и вот-вот должна была дойти до
Берлина.
С Профессором и Капитаном Карналя сдружила также одинаковая мера
ненависти, проявляемой к ним эсэсовцами. Профессор буквально подавлял,
уничтожал этих недоученных глотателей фашистских лозунгов и карикатур
"Штюрмера" своим умственным превосходством. Его особенно остро ненавидели за
причастность к точным наукам. Ибо точные науки противоречат таинственному
духу глубинных истин, духу великого и всеобщего, духу неопределенного, духу
самоотречения, готовности к бою. "Наше знамя - верность, бьет барабан, будь
храбрым! В щепки весь мир разнесем!.."
Капитана ненавидели за дикую свободу в глазах. Одних только славян
тридцать миллионов лишних на континенте, которые должны быть уничтожены,
сожжены, развеяны по ветру. Откуда еще эти азиаты? Зачем? Раса, кровь,
честь, верность!
Малыша ненавидели за молодость. Почему офицер? Такой молодой - и уже
офицер? Невероятно и недопустимо. Молодого легче сломить. Жестокость к врагу
знаменует силу и уверенность.
Всех троих били регулярно и методично. Ждали страха и одичания, но
дождаться не могли. Приставили к ним молодого эсэсовца, которого они
прозвали Паралитиком, так как он весь дергался то ли от фронтовой контузии,
то ли от страха, пережитого им, когда над ним прошла советская
"тридцатьчетверка". Молодой, высокий, даже красивый, всегда с
наманикюренными ногтями, наодеколоненный, Паралитик отличался утонченной
жестокостью. Это он выдумал брить всем штрафникам головы и заставлял их на
холодном дожде снимать пилотки и сбрасывать все то, чем они пытались
прикрываться. Тут, под этим ледяным дождем, пленные старались хоть
как-нибудь защититься, накрываясь финскими бумажными спальными мешками,
выданными им несколько месяцев назад вместо постелей. Мешки предназначались
для одноразового употребления, переспишь в нем, и мягкая бумага внутри
рвется в клочки так, что влезть туда вторично уже нет возможности, но
верхняя оболочка, изготовленная из более прочной бумаги, еще как-то
держится. Поэтому они просто укрывались этими мешками, ложась прямо на голые
доски нар в своем бараке, опутанном несколькими рядами колючей проволоки, а
утром, выбегая под холодный дождь, натягивали на себя некое подобие
башлыков, сделанных все из тех же мешков. За день бумажное покрытие
расползалось, от него оставались одни ошметки, обмерзшие, покрытые блестящим
слоем льда, они шуршали, издавали какие-то мертвые звуки, но Паралитик и
этого жалел для несчастных людей, всякий раз срывал то с одного, то с