"Николай Задонский. Последние годы Дениса Давыдова " - читать интересную книгу автора

соскучился по нежным звукам твоей лиры!
- Сегодня не могу, друзья, увольте, - сказал тихо Жуковский. - Сегодня
другая лира здесь зазвучит... нежнейшая моей...
- Ты уже читал стихи Александра? - спросил Вяземский.
- Да. Читал и восхищался... Как пишет этот озорник! В пятнадцать лет!
Непостижимо!
- Он с детских лет к стихам пристрастие питал, - вставил довольный
похвалой племяннику Василий Львович. - Бывало, соберемся вслух почитать
что-нибудь этакое... слишком вольное... А он тут же торчит! Станешь из
комнаты высылать, обижается: "Чего вы меня прогоняете, дядюшка, я эти стихи
давно знаю..."
Тем временем приглашенные любезным хозяином гости начали собираться.
Василий Львович находился в приятельских отношениях со многими литераторами,
большинство которых представляли весьма посредственные стихотворцы, такие,
как Военков, Гераков, Шаликов. Но сегодня, помимо них, послушать стихи
молодого Пушкина явился даже известный баснописец Иван Иванович Дмитриев,
бывший министр юстиции, важный старик во фраке с двумя звездами. Приехал и
Николай Михайлович Карамзин, старинный друг Пушкиных, встреченный всеми
особенно почтительно.
Василий Львович, усадив гостей, зачитал полученное им на днях из
Петербурга письмо брата. Сообщал Сергей Львович о том, как на переводных
экзаменах в лицее, в присутствии Гавриила Романовича Державина, читал сын
Александр свои "Воспоминания в Царском Селе", как оживился, слушая их,
старый бард, как обнял и благословил юношу.
Василий Львович, читая письмо, расчувствовался до слез и тут же от
полноты душевной вознамерился было продекламировать гостям свои собственные
стихи, сочиненные по этому случаю, но Иван Иванович Дмитриев, хорошо знавший
страстишку хозяина к пиитическим упражнениям, решительно воспротивился:
- Ты нам голову не морочь, Василий Львович... На что звал, тем и корми!
Мы твои напевы, слава богу, сколько лет безропотно слушаем! Нам стихи
племянника давай, о коих почтенный Сергей Львович пишет.
- И пусть Жуковский их прочитает, - предложил Вяземский. - Родной-то
дядя, да еще вольтерьянец, глядишь, заметит слабый стих, да и пропустит, ну,
а Жуковский не родня, богобоязнен, греха такого не возьмет на душу!
Шутка всех рассмешила. Предложение было принято. Василий Львович
спорить не стал, вздохнул и, вытирая платком вспотевшее лицо, уселся в
кресло.
Жуковский встал, откашлялся и, держа в руке листки со стихами, начал:

Навис покров угрюмой нощи
На своде дремлющих небес:
В безмолвной тишине почили дол и рощи,
В седом тумане дальний лес;
Чуть слышится ручей, бегущий в сень дубравы,
Чуть дышит ветерок, уснувший на листах,
И тихая луна, как лебедь величавый,
Плывет в сребристых облаках...

Стихи лились плавно, были выразительны и мелодичны. Чистый, приятного
тембра, чуть-чуть взволнованный голос Жуковского как нельзя лучше