"Виталий Забирко. Жил-был кудесник" - читать интересную книгу автора

Какой там из меня lupus! Так, щенок...
Татьяна, сидевшая, устало откинувшись на спинку софы, только
вздохнула.
- Бог с ним, с чемоданом, дочка, - сказала она. - Счастье, что из
Россиянска живыми выбрались...
К моему удивлению Елена промолчала. Но одарила меня настолько тяжёлым
взглядом, что я почувствовал себя размазанным по стене. Манной кашей.
Кажется, так как-то в сердцах назвала меня Татьяна в далёкие дни юности. Не
размазнёй, а именно манной кашей.
- Соорудить что поесть? - спросил я, но тут же, прикусив язык,
выругался про себя. В холодильнике кроме обветренного куска колбасы для
кошки ничего не было. Я мог предложить разве что пачку вермишели,
выкупленную по талону за прошлый квартал. Хранил я её как зеницу ока на
чёрный день. Конечно, вермишель я бы сварил - но с чем её подать?
Полагающуюся мне пачку маргарина, также выделяемую по талонам раз в
квартал, я так и не смог приобрести. Что поделаешь - талоны не карточки, а
Сизомордин не Сталин. Не расстреливают сейчас торгашей, если талоны не
отовариваются.
- Спасибо, но есть не хочется, - сказала Татьяна. - Мы бы поспали.
Трое суток в пути...
- Тогда - чаю, - безапелляционно заявил я. - С дороги надо чего-то
горячего. Сейчас заварю. А вы пока располагайтесь. Софу раздвиньте.
Постель - в шкафу.
- А он спать где будет? - недовольным фальцетом резко спросила у
матери Елена, словно я в комнате отсутствовал.
- На кухне, - усмехнулся я в каменное лицо Елены. И добавил про себя:
"Чтобы не смущать твою девичью скромность".
Естественно, чаю у меня не было. Но был липовый цвет, который я
короткой июльской ночью нарвал в придорожной аллее возле своего дома.
Другие спокойно обрывали цвет среди бела дня, но моей интеллигентской
сущности следовать их примеру было стыдно. Стыдно было брать что-то без
спроса, стыдно спекулировать, стыдно обманывать... Стыдно за всё наше
общество, которое поголовно только этим и занималось. Я так не мог. Хотя и
голодать тоже стыдился. Кто воспитал во мне эту уродливую по нашим временам
честность: книги, родители, окружение, - я не знал и никогда над этим не
задумывался. Знал лишь одно - когда мне станет стыдно за своё воспитание, я
кончусь как личность.
Пока заваривался липовый цвет, я пошарил по навесным шкафам кухни.
Полки шкафов ломились от рукописных черновиков (от руки я писал
преимущественно на кухне - привычка, сохранившаяся со времён семейной
жизни), и среди бумажного хлама с трудом отыскал две позапрошлогодние
жестянки килек в томате и пол-литровую стеклянную банку домашнего варенья
неизвестно из чего пятилетней давности. Прятал я их сам от себя непонятно
зачем, поскольку такого запаса могло хватить лишь на один, но, наверное,
очень чёрный день. Консервы я поставил в холодильник - гостям на завтрак, а
варенье открыл и попробовал. То ли земляника, то ли малина, то ли
смородина. За пять лет вкус у варенья исчез, но, слава богу, что закатанное
металлической крышкой оно не испортилось. Главное - сладкое, так как мой
талонный сахар постигла та же участь, что и маргарин.
Я нарезал остатки хлеба, поставил на стол варенье, налил в чашки