"Виталий Забирко. Парниша, открой дверь!" - читать интересную книгу автора

И тут на столбе зачихал, заперхал репродуктор.
- Московское время: пятнад... ...сов. Передает ...едние извес...
Сегод... ...дцать ...сентября тыс... шестьдесят пер......ода. Тружен...
Ставрополья рапорто... о досроч... урож... в закрома Род...
"Вах!!! - взвился я. - Вот он мой Клондайк, Палестина моя, почище
форта Нокс!" Был я здесь уже раз, в мечте моей золотой!
Я чуть не бросился бегом через кусты в первый попавшийся магазин, но
вовремя взял себя в руки. Нельзя повторять свой первый визит сюда, когда я
в гастрономе попытался расплатиться за колбасу российской тысячерублевкой.
Еле ушел - квартала два за мной чесал мент в синей шинели и верещал
свистком, как недорезанный.
Трясущимися от нетерпения руками я перебрал все мелкие купюры, которые
достались от хмыря. Эсэсэсэровских набралось шестьсот тридцать две. Для
того и требовал их с хмыря, в светлой своей надежде. Живем, парниша!
И вот только тогда я и рванул в город.
Ребята, вы видели витрину гастронома шестьдесят первого года? Унылая,
безвкусно оформленная, пыльная... Да? Да! Но в ней стояли двухметровые
пирамиды банок сгущенного молока!
А в гастрономе пусто. Я имею в виду людей. Раз, два и - пшик! Зато на
прилавках, на витринах за прилавками... Глаза разбегаются.
Стал я в очередь в колбасный отдел. Вторым. Бабка впереди.
- Сто пятьдесят одесской мне, - просит бабка.
Продавщица режет, взвешивает.
- Сто семьдесят, - говорит продавщица.
- Много, дочка, - возражает старуха.
Продавщица отрезает от колбасы, оказывается меньше. Кладет
довесок.
- Нет, дочка, ты мне от этого куска довесок не клади, - привередничает
старуха. - Вот от этого. Продавщица молча соглашается. Я медленно закипаю.
- И семьдесят масла.
- Какого: вологодского, шоколадного? - переспрашивает продавщица.
- Вологодского.
Взвешивает. Семьдесят граммов! Ели-пали, они что, с ума здесь
посходили по семьдесят граммов брать?!
Тут бабка заспорила, что ее обсчитали на две копейки, и я не выдержал.
- На, бабуля, - сунул ей червонец, - и катись отсюда. Очередь не
задерживай!
Бабуля как с цепи сорвалась. Мол, не нужны ей чужие червонцы, а за
свои кровные две копейки, потом зятя заработанные, она насмерть стоять
будет. Потому, как не потерпит она, чтобы ее, советского человека,
обвешивали и обсчитывали. Не затем революцию делали! А если всякие
проходимцы, вроде меня, будут вмешиваться и червонцы свои грязные совать,
то она и до народного контроля дойдет и милицию вызовет.
В общем, потух я, вспомнив мента, который за мной чесал в прошлое
посещение социалистического рая, и убрал свою десятку. А продавщица стала
перевешивать, весы регулировать, да бумагу для равновеса перекладывать.
И права ведь бабка оказалась! Обманула таки ее продавщица. На копейку,
стерва!
Забрала бабка копейку и, негодуя на весь магазин, пошла писать в книгу
жалоб. Продавщица вся красная, в слезах, бросилась за ней, уговаривать ее,