"Виталий Забирко. Парниша, открой дверь!" - читать интересную книгу автора

от любого звука. Зато ночью расходятся до без удержу, горланят блатные
песни и пьют все, что течет - от изопропилового спирта, до сырой крови.
На всякий случай я миновал вход в подвал и, крадучись, стал
пробираться по лабиринту первого этажа.
- Браток, - позвал меня свистящий шепот из полумрака какой-то ниши. -
Браток, помоги...
Я заглянул в нишу. На полу, скорчившись на штукатурочном крошеве,
лежал зомбирка. Пальцами обеих рук он перебирал свои кишки, вывалившиеся из
развороченного живота. Не повезло бедняге. Рикошет.
- Браток, помоги, - с надеждой прошептал зомбирка. - Пристрели...
- Да что уж там... - сочувственно пробормотал я, пальнул в него из
бластера и пошел дальше.
- Спасибо, браток... - донеслось мне вслед.
К моему огорчению развалины оказались небольшими: пройдя еще шагов
десять, я увидел пустые проемы окон, в которые просматривалась параллельная
улица и еще одна группа хмырей. Обложили!
- Игорь Викторович! - мегафонным громом разнеслось по развалинам, так
что штукатурка посыпалась похлеще, чем от автоматных очередей, а в подвале
пере-пуганно заметались зомбирки. - Сдавайтесь! Жизнь гарантируем!
"А вот вам, - хмыкнул я, - выкусите! Хрен вам меня поймать!"
И нарисовал на стене дверь.

Попал я в осенний городской сквер. Чистенький такой, ухоженный, с
лавочками, урнами и усатым дворником в аккуратном фартуке с бляхой. Я
плюхнулся на скамейку, взгромоздил рядом рюкзак, бросил на него фурагу и
вытер пот. Взмок я, что мышь.
Дворник покосился на меня, но ничего не сказал, продолжая размеренно
сметать метлой опавшие листья.
Сижу я, дух перевожу. Воздух в скверике свежий, чистый (не загаженный.
Солнышко греет, сквозь листву Деревьев дома просматриваются. Серые такие,
четырехэтажные, однотипные, но аккуратные. Ни тебе развалин, ни прочей
рухляди. Хорошо мне стало, покойно.
Тут из кустов выныривает молодой парень в ковбойке, сверхузких
клетчатых брюках с манжетами и остроносых, как корабли, туфлях и чапает в
мою сторону такой это вихляющей походкой. Чапает, вихляет, а сам пялится на
меня во все гляделки.
- Что, - спрашиваю, - прожектора вылупил?
Он как засмущается - что мой Старикашка. Покраснел, глазки потупил, и
так это бочком ко мне приближается. И куда это меня занесло, что молодежь
здесь такая хлипкая. У нас бы мне сразу по хлебалу за такие слова заехали.
- Вы извините, дедуля, - говорит он и бросает мне в фурагу горсть
медяков, - что мало. Студент я. Но на обед в нашей столовке вам хватит...
Тут он окончательно конфузится и хиляет дальше. А я сижу обалдело и
слова не вымолвлю. Как пришиб меня кто-то. До деда я вроде бы еще не дорос,
а милостыню мне вообще в первый раз подавали. Попробуй у нас сесть на улицу
и просить милостыню - считай, что ты кандидат номер один на обед
мальчикам-каннибаль-чикам. Пока я оклемался, студента и след простыл.
Не стал я ерепениться, да материться, а взял медяки и пересчитал.
Тридцать семь копеек. Батюшки светы, и куда ж меня занесло, если за эти
гроши можно в столовой пообедать?