"Леонид Юзефович. Князь ветра ("Сыщик Путилин" #3)" - читать интересную книгу автора

* Водка, перегнанная из кумыса (примеч. Солодовникова).

С диким визгом, когда-то наводившим ужас на все живое от Пекина до
Иерусалима, мои монголы скакали в атаку, пылая жаждой убийства, опьяняясь
памятью о былой славе, но бросались врассыпную при первом пушечном выстреле.
Единственным средством поддержания дисциплины были палки. Порку в
освободительной армии я считал недопустимой, и в военном министерстве мои
резоны были встречены с полным пониманием, таким искренним и глубоким, что
оно уже само по себе исчерпывало проблему, которая отныне полагалась
решенной раз и навсегда. В конце концов я махнул рукой и делал вид, будто
ничего не замечаю, когда бригадные экзекуторы торжественно и благоговейно,
как принадлежность некоего культа, проносили перед строем черный
лакированный пенал с бамбуковой палкой внутри. Утверждали, что эта палка
принадлежала самому великому Абатай-хану и сделана из бамбука, чудесным
образом за одну ночь выросшего из головы какого-то святого ламы, чтобы
бедная вдова могла насытиться его молодыми, нежными побегами. Один из этих
побегов с прорезанной в нем бороздкой для стока крови хранился теперь в
штабе вместе с денежным ящиком и знаменем бригады. Впрочем, толку от него
все равно было немного, монголы имели свои представления о тяжести того или
иного проступка. Всадника, подпарившего лошади спину, могли забить до
полусмерти, а утопленный при переправе орудийный дальномер влек за собой
лишь снисходительное поцокивание языком в адрес виновного.
Вдобавок я никак не мог решить, на какой основе предпочтительнее
формировать эскадроны и команды. В сформированных по родовому признаку
порядка было больше, зато и отклонения опаснее; в смешанных подразделениях
царил хаос, но вероятность массовых нарушений дисциплины была невелика.
Вкупе с их безумным календарем все это доводило меня до отчаяния, до ломоты
в затылке, изнуряло и обессиливало, как навязчивый кошмар.
"Для людей Востока все часы в сутках одинаковы", - сказано у Киплинга
применительно к весьма специфическому расписанию пассажирских поездов на
индийских железных дорогах. Универсальность этой истины открылась мне при
посещении загородного дворца Богдо-гэгэна Восьмого, ургинского хутухты, а
ныне, по совместительству, еще и монарха. Минут сорок мы, то есть
командование бригады во главе с военным министром, дожидались приема, затем
еще столько же длилась аудиенция, и все это время, практически без
перерывов, до меня доносился разноголосый звон или бой настенных, настольных
и напольных часов. Они во множестве стояли и висели в дворцовых переходах,
анфиладах, парадных и жилых покоях.
Мне объяснили, что в последних трех своих перерождениях Богдо-гэгэн
коллекционирует часы, преимущественно с боем и с музыкой. Их дарили ему
купцы, паломники, циньские чиновники, иностранные дипломаты, но с тех пор
как года полтора назад, переболев острой формой трахомы, он почти утратил
зрение и все силы отдавал борьбе с заговорщиками, в его слепоте усмотревшими
свой шанс, что-то начало разлаживаться в самом механизме придворной жизни, с
которым сцеплены были часовые шестерни. Часы или вообще перестали заводить,
или заводили, но забывали подвести стрелки. Иные остановились, а из тех, что
продолжали идти, большинство теперь показывало разное время. Соответственно
одни звонили и били раньше положенного срока, другие - позже. Круглые сутки
то здесь, то там, то на лестнице, то в тронной зале раскручивались пружины,
просыпались молоточки, звучали куски оперных увертюр, гимны уже не