"Леонид Юзефович. Князь ветра ("Сыщик Путилин" #3)" - читать интересную книгу автора

собрался.
Это объемистая тетрадь в зеленой коленкоровой обложке. К форзацу
подклеены две странички с журнальным отзывом на книгу Ивана Дмитриевича. В
тексте рецензии кто-то подчеркнул фразу: "Волшебная прялка его таланта с
равным мастерством ткет обе нити, сюжетную и психологическую". Сбоку имеется
помета: "Прялка не может ткать!" Чуть ниже это оспорено другим почерком:
"Речь идет о волшебной прялке. Волшебная все может!"
Кое- где между страницами тетради вклеены вырезки из газеты "Азия" за
1913-1914 годы. Отсюда следует, что тогда же, спустя два десятилетия после
того, как Сафронов услышал эту историю, она вновь пробудила его интерес.
Почему так, становится понятно ближе к концу. Аналогично и смысл этих вклеек
остается совершеннейшей загадкой, пока не доходишь до финала.
Однако сразу же замечаешь, что все они связаны с Монголией и
представляют собой избранные места из воспоминаний русского офицера
Солодовникова, который в 1913 году в качестве военного инструктора находился
при монгольской повстанческой армии. Полутора годами раньше Внешняя Монголия
(Халха) провозгласила свою независимость от Пекина, и Солодовников должен
был помочь монголам сформировать боеспособные части для борьбы с китайцами.
На первый взгляд его заметки рассеяны по тетради без всякой связи с
тем, что в ней написано. Например, рассказ Сафронова о его знакомстве с
Иваном Дмитриевичем перебивается следующим отрывком:
"Памятуя о Чингисхане, я полагал, что, как народ крайне воинственный,
монголы будут рваться в бой, мне же придется сдерживать их пыл, пока они не
овладеют новейшим европейским оружием и тактикой современной войны. Очень
скоро я убедился, что мои о них представления так же далеки от реальности,
как нынешние монголы от своих предков. Все они теперь буддисты, и маразм
пасифизма, привитого им "желтой религией", сделался настоящим проклятием
этого бедного племени. На маневрах целые эскадроны уходили с позиций и
отправлялись в соседний монастырь "на моление", пулеметы кропили хорзой*, но
не смазывали, состоявшие при штабе бригады ламы постоянно вмешивались в мои
распоряжения, причем выказывали такое религиозное усердие в вопросах
дислокации наших частей или использования артиллерии, что я начинал
подозревать в них китайских шпионов. Там, где хранились патроны, всегда
почему-то оказывалось много воды, а в пулеметных кожухах ее не было вовсе.
Среди быков, приставленных возить пушки, регулярно обнаруживалась чума, их
угоняли на прививку, после чего они пропадали бесследно вместе с
погонщиками. Дезертиров было множество, но воров еще больше, все друг у
друга что-то воровали и одновременно обменивались подарками. Все были полны
добрых намерений, и никто ничего не делал. Важнейшие документы неделями
лежали у моих монгольских начальников и хорошо, если не пропадали вообще,
зато гадатели-изрухайчины были необыкновенно деятельны. Планы боевых
операций поверялись расположением звезд на небе и узором трещин на брошенной
в огонь бараньей лопатке, а приказ, помеченный каким-нибудь числом, которое
эти кривоногие пифии признавали несчастливым, не исполнялся с чистой
совестью, поскольку само это число просто-напросто изымалось из календаря.
Непосредственно за вторым, к примеру, днем третьей Луны шел четвертый, за
ним - два пятых. В каждом месяце до трети всех чисел объявлялись
несуществующими, а среда, четверг и пятница могли значиться под одной и той
же датой, о чем я узнавал в субботу утром.
______________