"Леонид Юзефович. Князь ветра ("Сыщик Путилин" #3)" - читать интересную книгу автора

следов борьбы.
- Извлечь пулю я пока не могу, - доложил стоявший тут же доктор Фохт. -
Еще не подошел мой помощник с инструментами.
Присев на корточки, Иван Дмитриевич начал сгребать разлетевшиеся по
ковру страницы. Под одной из них обнаружился миниатюрный револьвер с
коротким стволом без мушки. Будучи поднесен к носу, он щекотнул ноздри
пороховой кислятиной недавнего выстрела.
- Теперь, - не без досады резюмировал Гайпель, - нельзя исключить и
самоубийство.
Трудно было с ним не согласиться, но несвежий халат покойного, надетый
прямо поверх ночной рубахи и на груди заляпанный чем-то жирным, заставлял с
осторожностью отнестись к этому допущению. Добровольная смерть - почетная
гостья. На свидание с ней люди такого склада не выходят в затрапезе,
Иван Дмитриевич сунул револьвер в карман и подобрал один из листочков.
Он был исписан меньше чем наполовину, но текст уже подвергся жесточайшей
авторской правке. Целые фразы вычеркнуты или даже вымараны, на полях и между
строк что-то вставлено. Все пестрело исправлениями, добавлениями,
пересекалось разной конфигурации стрелками. Одни указывали путь сквозь
непроходимые дебри помарок, другие отважно ныряли во тьму похеренного
абзаца, чтобы вывести оттуда какое-нибудь словечко, уцелевшее в этой
катастрофе, как одинокий праведник на развалинах испепеленного за грехи
нечестивого града. На всем лежала печать труда и стремления к совершенству.
Иван Дмитриевич машинально прочел реплику одного из персонажей: "Не
хотите ли чаю?" Она, впрочем, была зачеркнута, над ней вписана другая:
"Хотите чаю?" Но и это был еще не окончательный вариант. Итоговое решение,
найденное в творческих муках, выглядело так: "Чаю хотите?"
Гайпель пошел осматривать квартиру, Будягин - писать протокол. За ними
удалился и Фохт, сказав, что подождет ассистента на улице. Оставшись в
одиночестве, Иван Дмитриевич собрал разбросанные листочки, разложил их по
порядку номеров и бегло проглядел рукопись. Ничего похожего на "Театр
теней". Мистики нет, разве что загадочная в своей неброской прелести
северная природа. Наемная дача на финском взморье, муж-художник, тоскующая
жена, чаепития на веранде, разговоры о дарвинизме. Их ведет нанимающий
соседнюю дачу университетский профессор со скрежещущей польской фамилией,
блестящий ученый, но циник. Он знает все стадии развития человеческого
эмбриона, соотносимые со звеньями эволюционной цепи, и живописует их с такой
тошнотворной детальностью, что пленяет соседку своей эрудицией. Вдвоем, без
мужа, они совершают морскую прогулку на чухонском баркасе. Луна, запах
рыбацких сетей, "замершие как по мановению волшебной палочки" воды залива. У
жены художника много принципов, у профессора мало, тем не менее ночь они
проводят вместе. Утром туманный рассвет проникает сквозь неплотно сдвинутые
шторы. Неверная жена плачет, сидя на постели. Профессор, обращаясь к ней на
"вы", словно между ними ничего не было, спрашивает с той единственно верной
в психологическом отношении интонацией, которая далась Каменскому с таким
трудом: "Чаю хотите?" Она поднимает на любовника заплаканные глаза и
отвечает вопросом на вопрос: "Скажи, ты мог бы убить моего мужа?"
На этой фразе рукопись обрывалась.
Иван Дмитриевич положил ее на стол, сел и занялся ящиком стола. Он
давно заметил, что верхний ящик на треть выдвинут из-под столешницы. Взгляд
упал на лежавшее поверх других бумаг коротенькое письмецо без конверта, с