"Зиновый Юрьев. Черный Яша (Сборник "Операция на совести")" - читать интересную книгу автора

ботинок довольно быстро изорвался, телефон сменили, а вечной любви уже в
который раз не хватило до конца четверти.
Боже мой, какой только ерунды я не рассказывал этими бесконечными
вечерами Яше! Всю жизнь свою, от первого проблеска самосознания (он
почему-то связан у меня с тенистой аллеей, по которой я убегаю от кого-то
или чего-то) до своих отношений с Галочкой, вернее, отсутствия их, я
рассказывал нашему бедному Черному Яше. Бедный, бедный Яша! Наверное, ему
не хватало золотых кудряшек девочки Леси, слез в кабинете директора,
украденных мерок, ботинок с номером телефона и множества других вещей, из
которых складывается та странная и загадочная штука, которая называется
человеческой личностью и человеческой жизнью.
Я делал все, чтобы заменить ему жизнь, но я быстро понял, что был
обуреваем детской в своей наивности гордыней. Я не был Богом и не был
творцом. Я не был волшебником, и не мог из ничего, из нелепых своих
воспоминаний создать, новую жизнь.
Шли дни, недели, месяцы. Яша молчал, и я чувствовал, как нестройной
чередой уходят от меня уверенность, надежда и мечта. Уверенность покинула
меня довольно быстро. Она убежала, даже не попрощавшись. Должно быть, она
спешила к очередному юному дурачку. Расставание с надеждой было куда более
мучительным. Я цеплялся за нее, просил не уходить, но и она, печально
улыбнувшись на прощание, исчезла. Оставалась только мечта. Я берег ее, я
боялся за нее, как боится, наверное, мать за последнего из оставшихся в
живых ребенка. Но и ее я не сумел удержать.
И вот я сижу перед Яшиными глазами-объективами, уронив, как пишут в
таких случаях, руки на колени, и молчу. Мне теперь не горько, не обидно.
Внутри у меня давно уже образовался какой-то вакуум. Я сижу перед Яшей и
молчу. Все, что я мог ему сказать, я давно сказал. Мне стыдно. Стыдно
перед Сергеем Леонидовичем, который больше года прикрывал меня своей
мягкой и вовсе не мужественной спиной. Стыдно Феденьки, который смотрел на
меня как на пророка и потерял на мне и Яше полтора года. Стыдно Татьяны
Николаевны, которая за все время ни разу не позволила себе усомниться в
исходе нашей работы. Стыдно Германа Афанасьевича, нашего инженера, который
переработал столько, что, получи он все заслуженные отгулы, мог бы вполне
пройти пешком от Москвы до Владивостока и обратно.
Я сижу и в тысячный раз думаю, что все могло быть иначе, если бы только
Черный Яша заговорил. Ну что ему стоит, что там происходит в миллиардах
его нейристоров, в бесконечных цепях его электронной начинки?
Слепая и глупая ярость охватывает вдруг меня. Я поднимаю кулак и изо
всех сил ударяю по кожуху.
- Да будешь ты, черт тебя побери, разговаривать или нет? - воплю я
пронзительным базарным голосом.
И сразу успокаиваюсь. Нет, не успокаиваюсь, а замираю.
Потому что в этот момент печатающий Яшин аппарат оживает и коротко
выстреливает.
Я замираю. Во мне подымается только одно чувство - страх. Сейчас я
скошу глаза на бумагу и увижу: она пуста. И я пойму, что у меня начались
галлюцинации. И не этого я боюсь. Впервые за долгие месяцы в комнату
триста шестнадцать заглянула надежда.
Безумная, нереальная, но надежда.
Я сижу перед Черным Яшей и панически боюсь скосить глаза на печатающий