"Зиновый Юрьев. Черный Яша (Сборник "Операция на совести")" - читать интересную книгу автора

Другие машины собрали эту схему, и на свет появился наш прибор. Подобно
любому прибору, личная жизнь которого не совсем ясна исследователю, мы
относили его к категории так называемых черных ящиков. Но черным ящиком
бедняга пробыл недолго. Очень скоро он получил имя Черного Яши. Кто именно
первый окрестил его так, сказать невозможно. По меньшей мере двадцать
человек претендовали на эту честь. Подчеркиваю: претендовали. Претендовали
тогда, когда мы с минуты на минуту ожидали, что вот-вот Яшенька скажет
"мама" или "папа".
Сегодня никто не настаивает на своих авторских правах, никто не
интересуется Яшей. Потому что Яша молчит. Ребенок не удался. Это было
печально, ибо даже самый неудачный ребенок ни в какой мере не бросает тень
на метод его изготовления. Уродец же Яша убил мою идею.
Как я верил в него, в нашего Черного Яшу! Когда он впервые появился в
нашей комнате номер триста шестнадцать, я не мог отойти от него. Я
испытывал за него поистине отцовскую гордость. Он казался мне прекрасным:
новая, без единой царапины панель, три глаза-объектива, придававших ему
загадочный вид буддийского божества.
С бьющимся сердцем я включил Яшу в сеть. Засветилась контрольная
лампочка, и наш первенец ожил. То есть мы решили, что он ожил. Ожила на
самом деле только контрольная лампочка.
Мы все, разумеется, понимали, что даже в идеальном случае, если наши
надежды сбудутся, пройдет какое-то время, пока Яша подаст хоть
какие-нибудь признаки жизни. Но не верьте, что ученые обладают холодным и
бесстрастным мозгом. Я не знаю людей, более склонных к детским фантазиям,
людей, более увлекающихся и доверчивых. Строгие умы дают в лучшем случае
великих классификаторов. Двигают науку только несолидные фантазеры. А я
твердо рассчитывал двинуть науку. Да что двинуть - я собирался
основательно протащить ее вперед.
Итак, мы включили Яшу в сеть. Если бы тут же застрекотал печатающий
аппарат и мы прочли: "Привет, ребята", клянусь, я не был бы особенно
поражен. Когда наяву уже составляешь речи для получения Нобелевской
премии, можно ждать чего угодно: исчезновения силы тяжести, беседы с
соседским эрделем Батаром о смысле жизни, наконец, появления нашего
лаборанта Феденьки без его лилового галстука. В этом галстуке Федя делал у
нас курсовую и дипломную работу, в этом галстуке был зачислен к нам в
штат, в этом галстуке женился и, увы, развелся.
Но галстука Федя не снял, и мы, вздохнув, принялись воспитывать Яшу. Ни
один ребенок в мире не подвергался такому интенсивному уходу. Учебные
фильмы следовали один за другим. Особым распоряжением по своей группе я
потребовал, чтобы никто не смел молчать более нескольких секунд,
необходимых для того, чтобы набрать глоток воздуха в легкие. Во время
разговора мы вначале невольно поворачивались в сторону Яшиных микрофонов,
но потом привыкли не смотреть на него.
Мы учили Яшу грамоте и счету, рассказывали ему сказки и ссорились при
нем. Однажды, когда Феденька не соизволил вечером прибрать свой стол, я
утром устроил ему сцену. Может быть, оттого, что нервы мои были к тому
времени уже почти на пределе, я кричал, визжал, топал ногами.
- Толя, - испуганно сказала Татьяна Николаевна, - при Яше, побойтесь
Бога!
"При Яше"! Я сразу успокоился и невесело рассмеялся.