"Алексей Кузьмич Югов. Шатровы (Роман)" - читать интересную книгу автора

высоченно-просторном, в три потолка, - называлась "крупчатка": "Где
Ермаков, мастер? - А на крупчатке. - Где Гаврила-засыпка? - Да в раструсе
гляньте, где ж ему быть больше!"
Над самым омутом и над необозримым, округло раздавшимся плесом
нижней воды высилось новое здание. Дух захватывало смотреть из
распахнутого окошка верхнего яруса на дальний обрывистый берег, на суводи
и водовороты нижнего водоема, когда подняты были заслоны вешняков и через
них невозбранно рушился могучий и на перегибе как бы льдяно-недвижный
водосвал Тобола.
Сверкающими зигзагами реяли над пучиною чайки, эти извечные
тоскливицы, и к самой воде ниспадали, и вновь взмывали, иная - с блестком
рыбешки в клюве, и жалобные их вскрики пронзали гулкий, ровный грохот-шум
водопада.
Прохладная водяная пыль и сюда досягала, до окон третьего этажа, и
так отрадно было дышать ею в зной, сидя на подоконнике распахнутого в
пустынные просторы окна, и чувствовать, как дрожь здания от
грозно-равномерно-неотвратимого хода турбины, ее валов и трансмиссий
передается всему твоему телу каким-то сладостным, еле ощутимым мозжением.
Это было одно из любимейших мест у Володи Шатрова Мальчик, бывало,
часами просиживал здесь, вглядываясь в далекое стеклянно-струистое
марево, сквозь которое мреяли и тоже струились огромные мглисто-синие
зубцы казенного бора, стоявшего сказочным кремлем по всему окоёму. А у
подножия бора, словно бы у крепостных стен, притулилась смутно белевшими
домиками крохотная деревенька.
Иногда прибегал он сюда с большим офицерским биноклем на шее. И
тогда он мало и присаживался, то и дело вскакивал, отступал, опять
приближался к распахнутому окну и, приставя бинокль к глазам, бормотал,
бормотал...
Ему нечего было остерегаться, что кто-либо подслушает: весь этот
третий ярус крупчатки был еще пуст - со дня на день ждали привоза из
города новых размолочных станков и приезда установщика. Только в дальнем
полутемном углу громоздко возвышался большой кош, в который засыпали для
крупчатного помола зерно, да еще тянулись сверху вниз целой батареей
какие-то жестко-холщовые рукава стального цвета, похожие на трубы органа.
Тут же, в укромном закутке у стены, стояли стоймя, в два ряда, туго
набитые зерном большие кули, покрытые сверху овчиной: здесь отдыхал иной
раз мастер Ермаков.
Словом, не было поблизости никого, и мальчуган преображался
самозабвенно - сразу в несколько лиц. Вот он - командир батареи, и по
всему зданию звонко разносится: "Батарея!.. Трубка... Прицел... Беглый
огонь!.." Но вот уж это командир роты - бинокль к глазам, взмах руки,
черные, тонкие брови сурово и властно сжаты, русая челка досадливо
отстраняется тылом руки, - и уж другая команда вырывается из его уст:
"Рота-а!.. Зарядить винтовки!.. Курок!.. Пли!.. В атаку, с богом, за
мною!.. Ура-а!.."
Помолчит мгновение, бурно дыша, трепетно раздувая тонкие ноздри, и
непременно добавит, только уже другим, тихим голосом:
- Скомандовал он...