"Маргерит Юрсенар. Алексис или Рассуждение о тщетной борьбе" - читать интересную книгу автора

каким я в ту пору был, тихая женская привязанность. Молчание матери и
сестер, их ничего незначащие слова, в которых выражалось только их
сдержанность, привычные жесты, которыми они словно бы приручали окружающие
предметы, их ничем не примечательные, но спокойные и притом похожие на мое
лица научили меня почитанию. Мать моя умерла довольно рано, Вам не пришлось
познакомиться с ней; жизнь и смерть отняли у меня также и моих сестер, но в
ту пору почти все они были так молоды, что могли казаться красивыми. И
каждая, думаю, уже тогда носила в себе свою любовь, как позднее в замужестве
носила ребенка или болезнь, от которой ей суждено было умереть. Нет ничего
трогательнее девичьих мечтаний, в которых смутно выражаются многие дремлющие
инстинкты; им свойственна патетическая красота, потому что они бесплодны, -
в повседневной жизни на них нет спроса. Должен сказать, что влюбленность
сестер чаще всего оставалась весьма туманной, предметом ее бывал
какой-нибудь молодой сосед, ни о чем не подозревавший. Очень скрытные,
сестры редко поверяли друг другу свои тайны, да часто и сами не отдавали
себе отчета в своих чувствах. Я, конечно, был слишком молод, чтобы стать их
наперсником, но я угадывал, что у них на сердце, и разделял их горести.
Когда предмет любви какой-нибудь из сестер неожиданно появлялся у нас в
доме, мое сердце билось едва ли не сильнее, чем у нее самой. Я уверен, для
слишком чувствительного подростка опасно привыкнуть смотреть на любовь
сквозь девичьи грезы, даже когда девушки кажутся чистыми и сам подросток
тоже считает себя таковым.
Вот уже во второй раз я подошел к самому порогу признания; лучше
сделать его сразу и без обиняков. Конечно, у моих сестер были подруги,
которые запросто навещали нас, и я в конце концов начинал чувствовать себя
их братом. Казалось бы, ничто не мешало мне влюбиться в одну из этих девушек
- Вы сами, наверное, удивлены, что этого не случилось. Но случиться это не
могло никак. Столь привычное, столь спокойное общение не могло пробудить ни
любопытства, ни смуты желаний, даже если допустить, что я вообще способен
был на такие чувства по отношению к ним. Когда речь идет об очень доброй
женщине, слово "почитание", которое я недавно употребил, вовсе не кажется
мне слишком выспренным, я все больше в этом убеждаюсь. Я уже подозревал
(даже преувеличивая это), какая грубость свойственна физическому проявлению
любви. Я не мог связать образы нашей размеренной домашней жизни, безупречно
строгой и чистой, с другими образами, насыщенными большей страстью, - мне
это претило. Влюбиться в то, что ты чтишь, а может, и в то, что любишь,
нельзя, в особенности же нельзя влюбиться в то, что на тебя похоже, а я все
больше и больше отличался отнюдь не от женщин. Вы наделены, мой друг,
замечательным даром не только все понимать, но понимать прежде, чем Вам все
скажут. Поняли ли Вы меня, Моника?
Не знаю, когда я сам себя понял. Некоторые детали, которые я не могу
здесь привести, говорят мне о том, что ответ надо искать во временах очень
давних, чуть ли не в первых воспоминаниях, и что грезы иногда бывают
предтечами желания. Но инстинкт еще не искушение; он только открывает к нему
путь. Наверное, может показаться, что я попытался объяснить мои склонности
внешними влияниями, они, конечно, закрепили их, но я знаю, что тут всегда
надо искать причин гораздо более глубоких, куда более затемненных, которые
нам мало понятны, потому что они таятся в нас самих. Если ты наделен
какими-то инстинктами, это вовсе не значит, что ты сумеешь определить их
источник, да и вообще, никто не сможет объяснить все до конца, поэтому не