"Маргерит Юрсенар. Алексис или Рассуждение о тщетной борьбе" - читать интересную книгу автора

большой снисходительности. Я пытаюсь выиграть время - это естественно. Хотя
вообще-то довольно топить в многословии признание, которое должно было бы
быть простым, - я бы и сам посмеялся над этим, будь я в силах смеяться.
Унизительно думать, что все смутные стремления, чувства, волнения души (не
говоря уже о страданиях) имеют физиологическое объяснение. Вначале я
устыдился этой мысли, потом она меня успокоила. Жизнь ведь тоже не что иное,
как физиологическая секреция. Почему же надо презирать наслаждение за то,
что оно всего лишь ощущение, ведь страдание мы не презираем, а оно - тоже
ощущение. К страданию мы относимся почтительно, потому что испытываем его
против воли, но еще вопрос, по своей ли воле испытываем мы наслаждение и не
становимся ли мы его жертвой. Но пусть бы мы даже избирали наслаждение по
доброй воле, я все равно не счел бы его греховным. Впрочем, здесь не место
обсуждать все эти вопросы.
Чувствую, что становлюсь невнятным. Безусловно, чтобы объясниться, мне
хватило бы нескольких точных выражений, выражений научных и потому даже не
причисляемых к непристойным. Но я не стану к ним прибегать. Не думайте, что
я их боюсь: стоит ли бояться слов, когда решился на поступки? Просто я не
могу. Не могу не только из деликатности и потому, что обращаюсь к Вам, не
могу по отношению к самому себе. Я знаю: у всех болезней есть названия и то,
о чем я говорю, считается болезнью. Я сам долго так считал. Но жизнь,
Моника, куда сложней, чем все возможные определения; всякий упрощенный образ
рискует окааться грубым. Не думайте также, будто мне нравится, что поэты
избегают точных выражений, поскольку пишут только о своих грезах: в грезах
поэтов очень много подлинной жизни, но жизнь ими не исчерпывается. Жизнь -
нечто большее, чем поэзия, нечто большее, чем физиология и даже чем мораль,
в которую я так долго верил. Она включает все перечисленное и еще многое
сверх того: она - жизнь. Она - наше единственное сокровище и наше
единственное проклятие. Мы живем, Моника, у каждого из нас своя отдельная,
единственная жизнь, обусловленная прошлым, над которым мы не властны, и
обусловливающая, пусть даже в самой малой мере, будущее. Своя собственная
жизнь. Жизнь, принадлежащая каждому из нас и только ему; она не дается
дважды, и мы не всегда уверены, что понимаем ее до конца. И то, что я сейчас
сказал о жизни в целом, я мог бы сказать о каждом ее мгновении. Другие
видят, как мы выглядим, как двигаемся, как на наших губах рождаются слова,
но свою жизнь видим только мы. Странно: мы ее видим, мы удивляемся, что она
именно такова, а изменить ее не можем. Даже когда мы судим о ней, мы все
равно в ее власти, наша хвала или хула - ее составная часть, это сама жизнь
отражается в себе. Другого не дано, мир для каждого из нас существует лишь в
той мере, в какой он соприкасается с нашей жизнью. Частицы, составляющие ее,
нераздельны: мне слишком хорошо известно, что инстинкты, которыми мы
гордимся, и те, в которых не признаемся, имеют, в сущности, общий источник.
Мы не можем избавиться от одного из этих инстинктов, не затронув остальные.
Слова, Моника, обслуживают столь многих, что уже не устраивают никого. Как
может научный термин объяснить жизнь? Он даже простого факта не объясняет,
только обозначает его. Обозначает всегда одинаково, а между тем в разных
жизнях, и даже в одной и той же жизни, двух совершенно одинаковых фактов не
бывает. Впрочем, в конце концов, факты просты, их легко обнаружить, -
возможно, Вы уже заподозрили что-то раньше. Но даже если Вы все знаете, мне
осталось объяснить самого себя.
Это письмо будет объяснением. Не хочу, чтобы оно превращалось в попытку