"Сётаро Ясуока. Безрукавка и пес" - читать интересную книгу автора

толпа затаив дыхание ждет от него чего-то. "Как поговоришь при таком
"помощнике"?" - подумал он с досадой. Одной попытки оказалось достаточно,
чтобы у него начисто пропало желание разговаривать при ней.
Бывало, выдавался удобный случай поговорить по душам, но стоило сыну с
отцом улыбнуться друг другу, как откуда-то тут же выплывала мачехина
физиономия с написанным на ней живым интересом: губы сжаты, толстые ноздри
раздуваются - даже слышно, как сопит. Стоило услышать это сопение, как язык
прилипал к гортани. И, криво усмехнувшись, он отворачивался в сторону. А
порой к отчаянию примешивалась беспредметная ненависть, и в комнате повисало
гнетущее молчание -словно все молчаливо соглашались, что им нечего сказать
друг другу.
И вчера все было как обычно. Слушая рассказы о собачьей жизни, он вдруг
задумался: а ведь и из отца мачеха сделала собачонку, недаром тот стал похож
на дряхлеющего сеттера...
От тягостных мыслей он впал в сонное полузабытье и очнулся уже в
десятом часу.
- С добрым утром! - громко поздоровалась мачеха. Дождь кончился, и
комната была залита утренним солнцем. Отец сидел на постели, очень прямой и
сосредоточенный, а мачеха расчесывала ему волосы.
- Синта-сан! Посмотрите, какой у нас отец стал красивый, верно?
- Гм, в самом деле, - буркнул он и удалился в туалет. Выплюнул в
писсуар липкую слюну - точно выдохнул отвращение к самому себе - и подумал:
а ведь и впрямь она превратила отца в комнатную собачонку. Только что на
физиономии мачехи, хлопотавшей подле отца с расческой и горячей салфеткой,
отразилось удовлетворение - как у человека, расчесывающего любимого песика,
а на отцовском лице - выражение собачьей покорности.
...Надо сказать ей, чтобы она заставляла отца больше двигаться. Пусть
сам обслуживает себя. А то совсем одряхлеет. Зачем эти проводы в туалет?...
Нечего ей ходить за ним по пятам. Если она будет делать за отца то, что он
еще в состоянии делать сам, добра не жди. Непременно скажу, решил он, моя
руки в тазу. Однако, вернувшись в гостиную и сев за стол, понял, что никогда
ничего не скажет. Отец был все в той же безрукавке, а мачеха повязывала ему
на шею что-то вроде детского слюнявчика. Рядом сидел пес и взирал на это
завистливыми глазами. Солнечные лучи озаряли их со спины. Вся сцена длилась
какое-то мгновение, но торжественностью композиции не уступала библейскому
сюжету - во всяком случае, разрушить ее представлялось кощунством.
Откуда эта гармония, рождающая почти религиозное благоговение? "А,
мне-то какое дело", - пробормотал он с ревнивой грустью. Перед глазами
всплыло лицо матери, ему даже явственно послышался ее печальный шепот: "При
мне такого быть не могло..." А может, отец был несчастлив с матерью и только
теперь обрел блаженство? И нечего терзаться угрызениями совести? - задумался
он. Нет, после завтрака - сразу домой.
Нервы у него были настолько напряжены, что кусок не шел в горло. Но
мучился он уже не от той беспричинной тоски, что нахлынула ранним утром:
необъяснимая, странная злоба закипала в душе. Он едва дождался, пока все
выйдут из-за стола, но, когда настал момент объявить об отъезде, понял, что
не в состоянии сделать этого.
"Мне пора. Погостил бы еще, да работы много. Отец... И вы, матушка,
берегите себя. Скоро холода". Приготовившись произнести эту заранее
отрепетированную фразу, он вдруг поймал косой отцовский взгляд: тот сидел с