"Лео Яковлев. Чет и нечет" - читать интересную книгу автора

отдельной части. Г. Манну "повезло": король Франции и Наварры был убит
пятидесяти семи лет от роду и тем самым освободил его от необходимости
превратить свою дилогию в трилогию, дополнив ее романом "Пожилые годы короля
Генриха IV". Я же, хоть и оставил Ли Кранца живым на пороге старости, но
подробно описывать этот невеселый период его жизни в рамках романа "Чет и
нечет" не рискнул.
Однако эту тему - старости, делающей мужчину "бывшим", - я не мог
изгнать из своей души и почти сразу же по окончании второй части дилогии
"Чет и нечет" стал писать другой роман - "Голубое и розовое, или Лекарство
от импотенции", в котором старый человек рассказывает о своей жизни и о
своих взглядах на окружающий мир, вынуждающий его, погруженного в свое
прошлое, к активным действиям в фантастически сложном настоящем. Этот роман
также состоит из двух частей: "Девятая жизнь старого кота" и "Последнее
путешествие в Туркестан", и в нем временами слышны отголоски истории Ли
Кранца.
Работая над своими текстами, я никогда не составлял планов и схем. В
данном случае - при написании "Голубого и розового" - мне служили "планом"
"Элегия" Пушкина ("Безумных лет угасшее веселье..."), "Парижская поэма"
Набокова ("Отведите, но только не бросьте...") и, конечно, "Скучная история"
Чехова, заканчивающаяся в Харькове, где спустя 120 лет я писал этот свой
роман. Удивительно, как таким относительно молодым людям (автору "Элегии"
было чуть более тридцати, Набокову - около сорока четырех, а Чехову - 29
лет!) удалось передать печаль, думы и мечты старого человека. Возможно, на
страницах моего легкомысленного или, по словам одного поэта, "дерзостного"
романа ощутимы и отголоски таких моих любимых творений, как Книга Иова и
Книга Екклесиаста - этой "конечной ступени в области человеческого мышления"
(Чехов), а также Корана, с которым я, как и с Библией, не разлучаюсь.
Я же запомнил, как легко писалась эта моя книга: я, как всегда -
урывками - присаживался к столу, брал чистый лист бумаги, и слова, казалось,
лились помимо моей воли: я никогда не знал, какой будет следующая фраза.
Нечто подобное я переживал года два спустя, работая над моим последним
вариантом биографии Омара Хайяма ("Повесть о жизни Омара Хайяма,
рассказанная им самим"), пять раз переизданным московским издательством
"Эксмо" в 2004-2007 годах в различных хайямовских сборниках. Но такой
свободы, как при написании "Голубого и розового", я все же не испытывал: мне
нужно было "привязать" события жизни Хайяма и ее хронологию к жалким крохам
сохранившихся свидетельств тех, кто был современником средневекового
суфийского гения либо принадлежал его эпохе, и это меня стесняло.
Таким образом, в моем представлении вдохновение, сопутствовавшее
созданию "Голубого и розового", сделало для меня работу над этим романом
своего рода "точкой невозврата". Конечно, и после "Голубого и розового" и
повести об Омаре Хайяме в заботах о хлебе насущном мне приходилось работать
над художественными текстами - над прозаическим пересказом "Песни о
нибелунгах" (М.: Эксмо, 2004) и повестью о Гильгамеше (М.: Эксмо, 2005), и
работа эта не была мне в тягость, но такой радости, испытанной лишь однажды,
она мне не приносила. По-видимому, эту особенность "Голубого и розового"
ощутили и немногочисленные читатели сего романа. Немногочисленные, потому
что его издательская судьба повторила судьбу "Корректора": издатели
говорили, что нужно писать целую серию таких "остросюжетных" сочинений,
чтобы было что "раскручивать". Но для серии у меня не оставалось