"Лео Яковлев. Товарищ Сталин: роман с охранительными ведомствами Его Императорского Величества" - читать интересную книгу автора

держась за руку матери, покинул пределы нашей улицы, чтобы у "царапкопа"
("центральный рабочий кооператив") принять личное участие в очереди за
сливочным маслом, выдававшимся по двести граммов "на душу" или "в одни руки"
очередника в связи с продовольственной помощью другу Адольфу Гитлеру и его
бедной голодной Германии, постепенно захватывающей всю Европу.
Впрочем, у пакта Молотова-Риббентропа были и более благоприятные для
меня последствия: как и многие мои сверстники, я собирал "фантики" - обертки
от конфет с разными "мишками" и другими рисунками. Советский выбор этих
вожделенных бумажек был весьма ограниченным, и поэтому, когда мой отец из
очередной командировки в Москву или Питер привез появившиеся там в продаже
конфеты, произведенные в добровольно вошедших в Советский Союз Латвии и
Литве, я как коллекционер фантиков оставил далеко позади всех своих
соперников.
Внутрисемейных довоенных разговоров о товарище Сталине я тоже не
припоминаю, газеты отец читал на работе, а когда у нас появился
радиоприемник "СИ", он стал слушать только английские передачи: немецкий был
для него вторым родным языком, французский он знал с детства и теперь хотел
поднатореть в английском, становившемся в те годы международным инженерным
языком. Не по его вине все это для него оказалось ненужным.
Война внесла в мою жизнь свои изменения, и товарищ Сталин ко мне
приблизился. Я стал читать газеты, где он в разных видах постоянно
присутствовал. Его имя своим неповторимым голосом, несущимся из развешанных
на столбах громкоговорителей-"тарелок", скандировал Левитан. Его портреты во
весь рост, в военной форме, в начищенных сапогах, появились на внешних и
внутренних стенах всех учреждений и общественных мест. Даже в общедоступных
столовых того времени с их скудным меню, что дало повод кому-то из поэтов,
кажется, Назыму Хикмету, создать, конечно, посмертный, поэтический образ
генералиссимуса, чьи блестящие сапоги, находящиеся на уровне тарелки при
портрете на всю стену, оказываются в нашем жиденьком постном супе. В общем
вождь круглосуточно был со мной рядом, но в каком-то ином недоступном мне
мире, и поэтому как человека я его не рассматривал.
Так было до 1947 года, когда в мой мир вошла Москва. Бывал я в сей
столице примерно раз в году по месяцу, но общаться мне приходилось с людьми,
для которых Хозяин был реальной личностью, а не портретно-газетно-плакатным
существом. Не был он для них и пугалом, хотя поминали его очень сдержанно,
стараясь при этом выполнять завет Корана - не быть небрежным. И все же
многое я у них узнал: помогали даже недомолвки. Из услышанного складывался
образ, от растлевающего влияния которого меня оберегал суфийский склад моей
души, не позволявший мне никого из смертных считать выше себя в этом мире,
поскольку в моем сердце постоянно обитал и обитает поныне Тот, выше Которого
никто во Вселенной быть не может. Когда нет страха, видишь лучше и начинаешь
различать контуры Добра и Зла.
Добро и Зло в мире уживаются рядом. Возможно, они даже необходимы друг
другу, создавая базу для нравственных оценок. Ростки Добра непреодолимы. И
как зеленые побеги, не говоря уже о мощных корнях, пробивают бетон и
асфальт, так и тонкие стебли Добра теснят, казалось бы, беспросветные глыбы
Зла. Эта борьба идет и в душах людей, и во Вселенной. Я уверен, и известны
случаи, когда Добро в душе Сталина выходило победителем. Но со временем
таких случаев становилось все меньше: терявший разум вождь становился
добычей Зла, и наказанием за это Зло стали для него позорные последние годы.