"Лео Яковлев. Товарищ Сталин: роман с охранительными ведомствами Его Императорского Величества" - читать интересную книгу автора

мол, как его провезти и как потом продать. Еще раз посмеялись, представив
путешественницу с червонцем за щекой, преодолевающую ужасные досмотры. На
том и разошлись.
А две недели спустя, вдали от родного города, погранично-таможенный
майор Пронин, прежде чем пропустить ее в предбанник свободного мира, поднял
на нее свои тоже весьма усталые, но внимательные глаза и проникновенно
спросил:
- А не везете ли вы с собой, случайно, золотой царский червонец?
- Нет, конечно, - машинально по-деловому ответила она и лишь потом
сообразила, что за столом в ее старой доброй конторе среди шести человек,
давно трудившихся бок о бок, была все-таки стукачка. Уяснив это для себя,
она по возвращении перевелась в другое подразделение, наивно полагая, что от
этого что-либо изменится. Таким образом, совковая реальность превзошла самые
смелые ожидания Щедрина: режим самоорганизовался по схеме "пять человек и
один шпион".
Тех, кому захочется более глубоко окунуться в атмосферу вербовки
штатной и нештатной агентуры в совковый период, я отсылаю к книге "Спокойной
ночи", в которой ее автор - Абрам Терц (Андрей Синявский) - отразил свой
личный опыт принудительно-добровольного общения с КГБ, поскольку мне -
автору этих строк - не пришлось побывать в шкуре вербуемого, и все, о чем
здесь говорилось, было услышано за рюмкой чая через многие годы после
описанных событий, когда обсуждать эти вопросы стало безопасно. Из
собственной жизни я могу привести лишь один случай. Мой относительно
солидный вид ввел в заблуждение институтское руководство, и я на первом же
курсе оказался кем-то типа старосты в одной из групп первокурсников. Было
это в 1951-м. После первого семестра одного из студентов моей группы
начальство без видимых причин решило отчислить, и им потребовалось
формальное согласование со мной (как представителем студенческой
общественности). Я потребовал объяснений, а когда их мне не дали, наотрез
отказался визировать приказ, после чего был вызван к парторгу института,
носившего грузинскую фамилию. Назову его по созвучию с его паспортными
данными - Саакадзе. Выслушав мои претензии, Саакадзе сказал:
- Вам это знать необязательно. Но вы - человек молодой, и вам уже
сейчас следует решить, будете вы с нами или не с нами.
- Мне бы хотелось быть самому по себе, - не задумываясь ответил я.
- Что ж, попробуйте. Не уверен, что это у вас может получиться, -
завершил нашу беседу Саакадзе.
В общем, однако, получилось. Я прожил жизнь, не общаясь с "органами",
уклоняясь от этого общения, даже когда оно требовалось по службе, не
оформлял допуска, не пользовался возможными загранкомандировками и т.п. А
тогда в институте меня сразу же "освободили" от "почетных" обязанностей, и
мой сменщик на ответственном посту сразу же "санкционировал" исключение
соученика. Возможно, разговор с Саакадзе не прошел бесследно, и где-то на
моих делах была поставлена какая-то закорючка. У "них" ведь всегда была
система каких-то тайных знаков: я помню, как топтун на одной из проходных на
Старой площади, куда я был вызван во внеурочное время и без заказа пропуска
для каких-то срочных профессиональных справок, долго читал мой паспорт,
включая паспортные правила на последних страницах, с усердием, достойным
попыток прочитать Марселя Пруста или "Улисса". Что он там искал, мне не
ведомо.