"Вирджиния Вулф. Эссе" - читать интересную книгу автора

и вылететь в окно, пока мы пытаемся насыпать ему соли на хвост, или тихо
опускается обратно на дно темной пропасти, которую он на миг осветил своим
блуждающим лучом. В разговоре к нашим слабосильным словам добавляются
интонации голоса и выражения лица. Но перо - инструмент прямолинейный, оно
мало что может сказать; и к тому же у него свои привычки и ритуалы. Оно
склонно диктовать свою волю; по его указке обыкновенные люди превращаются
в пророков, а естественная косноязычная человеческая речь уступает место
торжественной и важной процессии слов. Вот почему Монтень так разительно
выделяется изо всех умерших. Нельзя и на минуту усомниться в том, что его
книга - это он. Далекий от того, чтобы наставлять и проповедовать, он не
уставал повторять, что он такой же, как все. Единственная его цель -
выразить себя, сообщить о себе правду, и "дорога эта трудна, много
труднее, чем кажется".
Ибо помимо трудности самовыражения есть большая трудность: быть самим
собой. Наша душа, наша внутренняя жизнь, никак не согласуется с жизнью
внешней. Если не побояться и спросить свое собственное, внутреннее мнение,
оно всегда будет прямо противоположно мнению других людей. Другие люди,
скажем, издавна считают, что пожилым болезненным господам надо сидеть дома
и показывать миру пример супружеской верности. Монтеню же внутренний
голос, наоборот, говорит, что старость - наилучшее время для путешествий,
а узы брака, который, как правило, основан не на любви, к концу жизни
становятся ненужными и лучше всего их разорвать. Точно так же и с
политикой. Государственные мужи превозносят величие империй и обращение
дикарей в цивилизацию провозглашают моральным долгом. Но взгляните на
испанцев в Мексике, восклицает, негодуя, Монтень. "Сколько городов они
сравняли с землей, сколько народов уничтожили... В богатейшем,
благословенном краю все перевернули вверх дном, ради вывоза жемчугов и
перца! И это победа?" А когда крестьяне рассказали ему, что видели
человека, умирающего от ран, но не подошли, боясь, как бы суд не заставил
их отвечать за его раны, Монтень заметил: "Что я мог сказать этим людям?
Несомненно, им пришлось бы пострадать, прояви они человечность... Таких
частых, таких вопиющих, таких неизбежных ошибок, как в судебной практике,
не бывает больше нигде". И дальше душа Монтеня возмущенно набрасывается на
наиболее очевидные проявления ненавистных ему условностей и церемоний. Но
приглядимся к ней, сидящей у камина во внутреннем покое на верху той
башни, которая хоть и стоит отдельно от дома, но зато оттуда открывается
широкий вид. Воистину, что за странное существо эта душа - далеко не
героиня, изменчивая, как флюгер, "застенчивая и дерзкая; чистая и
сластолюбивая; болтливая и немая; неутомимая и изнеженная; жизнерадостная
и мрачная; меланхоличная и приветливая; лживая и искренняя; все знающая и
ни о чем не ведающая; добрая, жадная и расточительная", - словом, такая
сложная, неопределенная, так мало соответствующая тому, какой ей
полагается быть, по мнению общества, что целую жизнь можно употребить,
гоняясь за нею, но так ее и не изловить. Зато удовольствие от этой погони
с лихвой возмещает потери, которыми она угрожает материальному
благополучию. Человек, осознавший самого себя, приобретает независимость;
отныне он не знает, что такое скука, и жизнь легка, и он купается в
глубоком, но умеренном счастье. Он живет, тогда как все остальные, рабы
церемоний, словно во сне пропускают жизнь между пальцев. Стоит только раз
уступить, повести себя так, как ведут себя другие люди, послушные