"Шломо Вульф. Водолазия" - читать интересную книгу автора

тоже говорил Атосу, что покорил миледи. Истинные миледи неприручаемы..."
Боюсь, что именно с тех пор Таня и получила свою кличку. Сначала от нее
страдала, а потом стала гордиться.
В комнате Тамары не было никого. Даже инвалида куда-то сплавила.
Поезд опоздал на час с лишним, и промерзла она до костей. Я был так
тронут ее верностью на фоне обманутых ожиданий, что тут же стал ее целовать,
а она - лихо-радочно раздеваться. Я запер дверь в комнату и обернулся, когда
она, все еще дрожа, лежала под простыней. Но, как только я лег с ней и обнял
ледяное тело, она вдруг вскочила и бросилась к двери, отбросить крючок. Я
так обалдел от ее наготы, что так и не понял, что и зачем она делает. А Тома
уже обняла меня, прикрыв лицо мокрыми волосами, и стала так целовать, что
меня уже никто и ничто больше не интересовало. Включая подлую "миледи"...
И чем больше мы с ней общались, тем крепче я ее любил.
А когда начались занятия, то на неизменно ласковые улыбки Тани я только
кивал благоприобретенным у барона образом. Это ее так забавляло, что она
как-то нае-дине даже обняла меня. Но тут я отвел ее руки и тихо сказал:
"Все. Со мной шуточки окончились. Переключайся на кого-нибудь другого." "Я
бы рада, Димоч-ка, - вдруг заплакала она. - Да он на меня никак не
переключается..." "Дашков-ский? - сжал я зубы. - Нашла себе предмет! Пижон,
сноб и обрезанный еврей впри-дачу." "Ради него, - тихо сказала Таня, - я
готова сделать обрезание своей души по самые... А вот тебе, Димчик, повезло
в жизни, - ласково коснулась она пальчиками моей рубашки. - Тебя
замечательная девушка любит. И как любит! Разве что так, как я бы любила...
Феликса..."
Все сразу стало на место. Я пожал Тане руку, и мы с тех пор стали
друзьями.
А Феликс - со своей Эллой Коганской. Каждому, как говорится, свое.

4.
Последующие годы прошли в учебе и работе. Времени было все меньше. С
Томой мы общались то у нее, когда инвалид ненадолго уходил на какие-то свои
собрания, то у меня, что было тоже не просто. Уже упомянутый мироед дважды
обещал мне комнату в его общежитии и в последний момент отдавал ее другому.
Если бы он хоть внешне выглядел не так типично, я бы не стал так накаляться,
но в том-то и беда твоего народа, как там тебя теперь... Шломо? так вот,
самые мерзкие из твоих соплеменников всегда и выглядят именно так, как их
представляют веками народы и как привыкли ненавидеть. Веди себя так же ты,
никто бы не решил, что все евреи виноваты. А вот Меламедский или нынешний
Березовский - наоборот. Даже если он мне делал что-то хорошее (а что лучше,
спрашивается, чем взял на работу и не заменял другим?), все равно он для
меня был тем, кем ты его сам и назвал... Я ведь не смог бы прожить на
стипендию. Помогать мне было некому. И я пьющий, к тому же... Это совсем
другие расходы! Без Льва Ароныча или кого другого пришлось бы мне институт
бросить. Комсомол? Он только и умел - давай, давай!
И вот как-то, уже на четвертом курсе, еду я от Томы домой, в свою
трехместку уже в той же общаге в Автово. Вагон пустой, я один, не считая
кондукторши. И тут - шум и гам. Входят. Все шестеро. Во главе с паршивчиком.
Живы и, что странно, здоровы! Я сижу, читаю и надеюсь, что не узнают. А они
расположились кучкой, болтают, смеются и вдруг гибон блеснул на меня своей
фиксой и что-то говорит главарю. Тот даже вскочил на ноги. Я тоже встал