"Шломо Вульф. Водолазия" - читать интересную книгу автора

А его дочку принимали на устной математике вообще как родную. Значит, не все
в нашей стране против еврейского присутствия, а? - как говорил Лобик, и я от
него перенял... И вот я вдруг говорю: "В этом классе я учился с
замечательной девчон-кой, Эсфирь Клейман. Она была гордостью нашей школы и
могла стать гордостью советской науки. Ее убили враги нашей страны.
Антисемиты. Так вот, там, где я учусь, антисемитов нет. Приезжайте,
поступайте."
В то время об этом говорить было ой как не принято! Только дома и
только между евреями. Настала такая тишина, что было слышно, как у Лобика
заурчало в животе. Никто, ни один, тему не продолжил. И мне стало так
страшно, как не было в магазине перед чеченами. Посадят, тут же решил я. С
мамой не дадут проститься.
"Ничего тебе не будет, - не очень уверенно говорил Лобик по дороге
домой. - Даже если и донесет кто-нибудь. Не те времена. Все-таки Двадцатый
съезд... Но впредь ты будь поосторожнее, а?"
Не донесли. Не посадили. Дали маму похоронить, дом продать, в Ленинград
вер-нуться. Больше я в Эмске не был. Только случайно узнал, что Лобик через
три года после нашей встречи утонул. Перевернулся на своей "яхте" на осенней
рыбалке. Я, когда мне об этом написали, уже был партийный работник,
номенклатура ЦК, мог съездить хоть на могилу. Только зачем? Ему от этого
легче, а?..
Ладно. Вернемся к твоему роману. Откуда в нем все-таки взялся такой
Водолазов, что с Таней, а потом Феликсом так вызверивался против евреев? Из
последней главы вроде другой образ высвечивается. Тебя же это больше всего
интересует, а?

3.
Началось все это со второго курса. Если первый год я как-то прожил на
целинные сбережения, то потом потребовался приработок. Леша уже работал
электриком в учебном корпусе, а я устроился сантехником в соседнее
общежитие. Комендантом и, соответственно работодателем, был Лев Аронович
Меламедский. Помнишь такого?
- Помню. Я сам у него несколько месяцев маляром работал.
- И как он тебе?
- Меламедский? Как и всем. Мироед. Жидюга...
- Это... Это ты сказал?
- Другого определения у меня для таких людей нет. Его за глаза никто
иначе и не называл. Впрочем, на мой взгляд, для евреев это явление не более
типичное, чем хулиганство у русских.
- Молодец. Ладно, об определениях впереди. А пока о настроении. Когда я
гово-рил маме о невесте по имени Таня, то, естественно, не верил собственным
словам. Уж больно многие, и ты в том числе, оценили ее постоянство и
характер. Так что я курил себе в тамбуре, смотрел на проплывающие за окном
леса и поля и ничего хорошего для себя в Ленинграде не ожидал.
На перроне, под порывами злого ветра с холодным моросящим дождем,
сжимая рукой ворот мокрого плаща, одиноко стояла продрогшая девушка. Увидев
меня, она качнулась, словно у нее подкосились ноги, и бросилась ко мне,
торопливо складывая зонтик. Я ощутил ледяные губы Тамары, а на шее
сомкнулись ее мок-рые холодные руки. И тут же вспомнил, как кто-то заметил
мне, когда я хвастал после боя на островах, что приручил Таню: "Д'Артаньян