"Шломо Вульф. На чужом месте" - читать интересную книгу автора

какое-то перераспределение кислот в тканях организма, творящее чудеса.
Пока же она наслаждалась своей силой против его силы. Освобождгнными
наконец-то сильными чувствами для сильного партнгра в вечном и всегда
свогм для каждой пары спектакле двух актгров. "Откуда ты взялся? Я тебя
раньше видела? Ты ведь здешний, а я всех здешних знаю." "Видела. Каждый
Божий день..." "Кто же ты?" "Тебе это важно?" "Ты прав - неважно... Так
тебе сорок пять?.." "Каждый раз, когда мне стукнет новая дата, я сам себе
устраиваю юбилей. Вспоминаю разные вехи. Давай вместе.
Что это с тобой?" Она вдруг почти рывком высвободила руку: "Не обращай
внимания. Говори. И - не бойся. Я - не продам," - вдруг добавила она,
заметив что-то в его синих глазах. "Надеюсь... Итак, мне три года. Мы уже
знаем о депортации, но еще дома, еще с папой и мамой справляем... наш день
рождения. Уже был для нас голод. Ничего, кроме хлеба. Только зажели на...
каждом ломте... да, по три свечи...
Входят! Мама успела нас вышвырнуть в окно. В доме какая-то вдруг
стрельба, крики, а я затаился в лопухах... Солдаты за нами, да только, как
мне потом сказали, из двух зайцев ни одного не поймали..." "Из двух?.." Он
словно окаменел, вдруг вспомнив не ту давнюю историю, а конец своего
сегодняшнего рабочего дня: "Сам не знаю, почему мне все время кажется, что
нас двое..." "Слушай... - заторопилась она. - Ты только послушай! Ты ведь
мусорщик, дядя Боря, так? Я тебя наконец узнала. А не могла припомнить
сразу потому, что и мне всг время казалось, что вас... двое..." "Пить надо
меньше, Маечка..." "Я уже точно вспомнила! Я его вчера у гляциологов
видела, носила ему телеграммы из Ленинграда. Знаешь, у них своя
кают-компания на Северном коробе?" "Ну?" "Там один командированный очень
на тебя похожий. Драбин его фамилия. А твоя ведь Дробинский?" "Так ты...
меня здесь приняла за... него?" - живой тгплый взгляд его вдруг подгрнулся
тупым мрачным безразличием, которое всегда пугало Майю в этом биче, когда
он приходил на почту. Тгплая и глубокая синева глаз исчезла, словно ег
задгрнули полупрозрачной голубой плгнкой. Майю это внезапное превращение
испугало до паники. Она протянула под столом наскоро разутую ногу и
провела ег пальцами по его ноге вверх от колена. Глаза Бориса тотчас
приобрели прежнее выражение. "Ну при чгм же здесь кто-то? - горячо сказала
она, лаская под столом его ногу. - Ты что, не видишь, ЧТО мне важно?"
"Ладно, - улыбнулся он, вернув свою руку на ег. - А как насчгт твоих
наиболее важных юбилейных воспоминаний?" "Моих? - содрогнулась она. - Тоже
не из приятных. В день моего двадцатилетия меня высекли..." "ПТН? Тебя?!"
- помрачнел он. "Именно. Публичное и очень даже телесное наказание. Тогда
еще разрешалось не только сечь без... ничего, но и поиздеваться перед
этим." "И что же ты натворила в двадцать-то лет? Такое редко присуждали.
Даже за воровство и обвес не давали." "Хулиганство с садистским уклоном...
У нас была компания.
Студенты. И на танцах к мне пристал отвратительный тип, рыжий такой,
его все Яшкой звали, из институтского комитета комсомола. Демагог и
горлопан. Он меня пригласил, а я отказала. Он так мерзко улыбнулся и вроде
бы нечаянно провгл пальцами вот тут... Я ему по морде. Милиция нас вывела,
обоим по замечанию, но мои ребята всг видели. Да... я их и сама попросила
Яше пояснить, как надо вести себя с их девушкой. Стали пояснять и
перестарались. Да еще при свидетелях. Те на суде подтвердили и что это я
их просила его наказать, и что смеялась и подзуживала, когда ему штаны