"Джин Вулф. И явилось Новое Солнце" - читать интересную книгу автора

великолепии, какого никогда не увидеть на Урсе. Одно время - не потому,
что я думал о чем-то, а совсем наоборот - я искал его; он должен быть
зеленым, думал я, как зелена Луна, но тронутым белым цветом там, где
ледяные шапки закрыли наши стылые земли. Я не нашел ни Урса, ни
оранжево-малинового диска Старого Солнца.
Тогда я понял, что смотрю не в ту сторону. Если Урс еще вообще виден,
то он должен быть где-то наверху. Я посмотрел туда, но увидел не наш Урс,
а все растущий, вращающийся, клубящийся водоворот цвета смоли, чернее
сажи. Он был словно огромный вихрь пустоты; но его окружал тонкий обруч
яркого переливистого света, будто в нем танцевали мириады звезд.
Тут я осознал, что без моего ведома произошло чудо - произошло, пока я
сидел и выписывал скучные строки о мастере Гурло или о Асцианской войне.
Мы вошли в ткань времени, и черный как сажа водоворот отмечал конец
вселенной.
Или ее начало. Если так, то блистающий обруч звезд - сонм молодых
солнц, единственное по-настоящему волшебное кольцо, которое будет известно
этой вселенной. Я приветствовал их радостным кличем, хотя никто не слышал
его, лишь Предвечный и я сам.
Я притянул к себе свой плащ и вынул из него свинцовый ящик; подняв его
над головой обеими руками, я швырнул его, выбросив из невидимой воздушной
оболочки, из окрестностей корабля, из вселенной, которую мы с ним знали, в
новое творение, как последний подарок от старого.
И тут же моя судьба поймала меня и потянула назад. Не прямо вниз к тому
месту палубы, с которого я поднялся - так я мог и убиться, - но вниз и
вперед, и я увидел под собой пролетающие верхушки мачт. Я вывернул шею,
чтобы увидеть следующую - она была последней. Прими я на пять-семь элей
вправо, верхушка мачты размозжила бы мне голову. Но я пролетел между ней и
реей стакселя, слишком далеко от снастей. И обогнал корабль.
Немыслимо далеко и под другим углом появилась еще одна из бесчисленных
мачт. Парусов на ней было, как листьев на дереве, - и не знакомых уже мне
прямоугольных, а в форме треугольника. Некоторое время мне казалось, что я
обгоню и эту мачту, потом - что врежусь в нее. Я лихорадочно вцепился в
висевший в пустоте кливер.
Меня крутануло вокруг него, как вымпел при перемене ветра. Я удержался,
хотя его холод обжег мои руки, повисел несколько мгновений, дыша тяжело и
часто, и метнул себя вдоль бушприта - ибо эта последняя мачта была
бушпритом - со всей силы, какая только имелась в моих руках. Что ж,
невелика беда, если я ударюсь о нос корабля; самым сокровенным и
единственным моим желанием было коснуться обшивки палубы где угодно и как
угодно.
Вместо этого я угодил в стаксель и заскользил по простору его
серебряной поверхности. Он и казался одною лишь поверхностью, сплошным
светом, ибо телесности в нем было не больше, чем в шепоте. Он развернул
меня, распростер и сбросил, заставив крутиться и вертеться, как ветер
осенний лист, на палубу.
Точнее, на одну из палуб, поскольку я никак не мог убедиться в том, что
палуба, на которую я вернулся, была той самой, откуда я отправился в
полет. Я лежал на ней, пытаясь отдышаться - хромая нога мучительно ныла -
и почти не удерживаемый притяжением корабля.
Я дышал все так же часто и тяжело и даже еще чаще и после сотни таких