"Франциска Вульф. Стражники Иерусалима " - читать интересную книгу автора

застрявших в мозгу преданного проклятию, которому, по сути, уже давно нечего
делать на этом свете.
- Козимо, это...
Не желая слушать, Козимо отмахнулся и принялся нежно поглаживать чашку.
Он ласкал фарфор, словно живое существо, и на его лице отражалась боль,
которую он явственно испытывал при этом.
- Просто их было слишком много, Ансельмо. Слишком многих я пережил за
все эти годы. - Он вздохнул. - Когда они были живы, я не очень-то ценил
большинство из них. Хочешь, я открою тебе одну странную вещь? С каждым днем,
прошедшим со дня их смерти, я все больше грущу о них. Мне недостает их
общества, когда-то нагонявшего на меня страшную тоску. Я тоскую даже по их
узколобости и непроходимой глупости, по их скучным разговорам, которые
всегда вертелись исключительно вокруг денег и их эффективного приумножения.
Теперь их нет, все давно превратились в прах. И мое место там, я должен быть
среди них. Нам обоим пора быть среди них.
Ансельмо стиснул зубы и сжал кулаки. Огромным усилием воли он подавил в
себе желание выбить у Козимо из рук чашку и вместе со всем остальным
сервизом превратить ее в груду осколков. Однако ему удалось сдержать себя.
Вместо этого он осторожно взял чашку у Козимо и присел на корточки перед
креслом, чтобы тот мог видеть его лицо, не поднимая глаз.
- Козимо, ты не должен допускать, чтобы хандра и мрак завладели твоим
разумом и сердцем. Это всего лишь минутный каприз, который посещает тебя
каждый год, печальный отголосок празднества. И это пройдет, как уже
проходило много раз. Тебе всего лишь не нужно противиться этому.
Козимо посмотрел на него. Взгляд его был так безутешен и безнадежен,
что у Ансельмо комок подступил к горлу.
- Быть может, ты и прав, Ансельмо. Но я устал, - он протер глаза, -
безумно устал. Я мечтаю о тишине и прохладе, о покое и безмолвии склепа. Не
знаю, сможешь ли ты меня понять. Не знаю...
Ансельмо выпрямился. Разумеется, он мог понять Козимо. Несмотря ни на
что. Хотя его собственная жизнь была далеко не безоблачной, ему часто
приходилось переживать тяжелые времена. Целую неделю он как-то был прикован
к позорному столбу за то, что его поймали на воровстве. Однажды его приемные
отцы до полусмерти отдубасили его за то, что принесенная им краденая добыча
была меньше, чем они ожидали. Бывали дни, когда он от голода не держался на
ногах, а его внутренности сморщивались в болезненный комок. Но он не унывал
и не сдавался. Он боролся, пока не вырос и не пошел собственной дорогой.
Стал вором, не зависевшим ни от кого, кроме самого себя. И он вовсе не
собирался сдаваться теперь. Все они - его приемные папаши, безжалостные
судьи, жирные купцы, предпочитавшие выбрасывать остатки пищи в канаву,
нежели накормить голодных нищих под своей дверью, - все они сгинули и
истлели. А он жил. Сейчас. Здесь. Прошлое было позади. И только настоящее
что-то значило. Только дни, которые им еще предстояло прожить, независимо от
того, сколько их осталось.
- Я полагаю, что до осуществления твоей мечты ждать осталось не так уж
долго, - произнес он с твердым намерением вытащить Козимо из той глубокой
пропасти, в которую тот загонял себя. - Ведь синьорина Анна была здесь. Она
была в субботу на балу, и ты разговаривал с ней. Дело сдвинулось с мертвой
точки.
- Да, Ансельмо, дело действительно сдвинулось с места. Наконец-то.