"Ивлин Во. Испытание Гилберта Пинфолда" - читать интересную книгу автора

встрече всегда заговаривал он. А уходили первыми - они. Тут прежде всего
имелся в виду Роджер Стиллигфлит, некогда ближайший друг, теперь, похоже,
избегавший его. Роджер Стиллингфлит был писателем, которого среди немногих
мистер Пинфолд искренне любил. Он не мог придумать, что было причиной их
разрыва, и, наведя справки, узнал, что в последнее время Роджер стал весьма
странноват. Говорили, что в Беллами он теперь заходит только взять письма
или поболтать с заезжим американцем.
Иногда мистеру Пинфолду приходила мысль, что сам он превращается в
зануду. Предугадать его реакцию не составляло труда.
В нем был силен дух неприятия. Он ненавидел пластмассу, Пикассо,
солнечные ванны и джаз, а в сущности говоря, все, что сталось на его веку.
Трепетный огонек милосердия, возженный в нем религией, кое-как смягчил его
омерзение и претворил его в скуку. В тридцатые годы, пугая себя, говорили: -
Часы не спешат - спешит время. - У мистера Пинфолда ничто не спешило. Днем
ли, ночью, взглянув на часы, он с неудовольствием отмечал, как мало жизни
прошло - и сколько ее еще осталось. Он никому не желал зла, взирал на мир
sub specie aeternitatis {С точки зрения вечности (лат.).} и видел только
пресную географическую карту; но совсем другая была картина, когда его лично
что-то задевало. Тогда он кубарем сваливался со своей наблюдательной
верхотуры. Оскорбившись бутылкой скисшего вина, нахалом-прохожим или
грамматической ошибкой, его дух, подобно накатившей тележке с кинокамерой,
брал обидчика крупным планом, сверкая объективами; так сержант-муштровик
сверлит глазами незадачливый взвод, закипая наигранным гневом и словно не в
силах поверить увиденному; и как над тем сержантом, многие посмеивались над
ним, но на кого-то это весьма сильно действовало.
Все это в свое время находили забавным. Из уст в уста передавались его
язвительные оценки, ему приписывали дерзкие выходки под девизом "Пинфолд в
своем репертуаре". Сейчас он сознавал, что в глазах многих его
оригинальность потускнела, но обновлять программу было уже поздновато.
Половозрелым мальчиком, когда почти все его однокашники огрубели, он
был субтилен, как Сундук, и ранний успех сделал его обаятельным.
Затянувшееся преуспевание принесло перемены. Впечатлительные мужчины, видел
он, усваивали себе защитную маску от хамства и обид взрослого мира. Их мало
выпало на долю мистера Пинфолда; он получил нежное воспитание, а в качестве
писателя его рано приветили и захвалили. Если что и нуждалось в защите, гак
это его застенчивость, и с этой целью, действуя, скорее, наобум, он
постепенно усвоил эту бурлескную роль. Он не изображал собой ученого или
кадрового военного; он выбрал для себя гибрид эксцентрического преподавателя
с брюзгливым полковником, и он усердно играл свою роль перед детьми в
Личполе, перед друзьями в Лондоне, покуда эта роль не стала определять все
проявления его личности. Когда он прерывал свое одиночество и забегал в клуб
либо с топотом поднимался в детскую, половину себя он оставлял за порогом, и
наличная половина раздувалась за счет отсутствующей. Он являл миру помпезный
фасад неотесанной выделки, прочный, глянцевый, первозданный, как панцирь.
Няня мистера Пинфолда говаривала: - Своя воля доведет до неволи; и еще:
- Слово не палка, больно не ударит. - Мистеру Пинфолду было безразлично, что
говорят о нем в деревне. Мальчиком он остро переживал насмешки. Его взрослая
оболочка была невосприимчива к ним. Он давно оградил себя от репортеров, а
молодежь, сочинявшая "портреты в профиль", собирала материал, где могла.
Еженедельно его агент по печати доставлял ему к завтраку две-три весьма