"Виталий Владимиров. Шрам (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

Смысл и бессмыслица содержатся во мне.
Какое же принять мне следует решенье?
Я смею лишь желать. Тебе дано свершенье.
Освободив мой ум от суетной тщеты,
Возьми меня всего и мне предайся ты!
(Из старонемецкой поэзии. Пер. Л.Гинзбурга)

Так говоря, Маша потянула Аверина за руку, подняла его с лавки
и через красную теплоту кухни и нежную желтизну прихожей плавно-
карнавально провела в синюю тишину комнаты, где усадила в мыши-
ный бархат кресла, сложенного из огромных подушек. Строки оста-
лись звучать по пути их шествия так, что если вернуться, они снова
оживут, каждая на том месте, где произнесена.
- Я же предупреждала, что не прибрано, - Маша забралась с но-
гами на диван, сложенный, как и кресло, из таких же огромных по-
душек, на которых выглядывало розовое поле простыни в узоре мел-
ких цветочков и поверх одеяла раскинулась крупная клетка пледа.
Аверин сказал самое глупое из того, что первым пришло в голо-
ву:
- Где же ваша нелюбовь к стихам?
Наверное, ему вообще не надо было говорить что-либо - столько
мгновенной неприязни проявилось в Машиных словах:
- А что вы знаете про любовь и нелюбовь, Георгий? Или вы все-
гда ловите женщину на слове? Тогда понятно, почему вам так не везет
с нами...
Обида! За что? Аверин никогда никого не желал обидеть. Если и
случалось такое с ним, то как оплошность, неверно понятая ситуация,
незнание каких-то фактов. Причем позже Авери долгое время
мучился неожиданными, вгоняющими в удушливую краску стыда
воспоминаниями о случайной, но содеянной несправедливости. И уж
совсем терялся, когда обида наносилась ему открыто и расчетливо
теми губами, которыми он только что любовался, тем человеком, от
которого он был менее всего защищен.
В этом Маша не отличалась от Лалы.
Но сейчас разломались запоры, опрокинулись стены, столько
спелой горечи было в словах Аверина. Неужели все одинаковы, неу-
жели обязательно утверждать свое "я" только унижением другого?
Безнадежно... и вот уже черными подглазьями закачала тоска голо-
вой в душе у Аверина, незалитый пожар недавней обиды вновь запо-
лыхал пощечинами и отчаянье опять принялось тихо заглядывать в
пропасть смертельного одиночества. Лишь недавно Аверин очнулся
от дурмана Лалы: как он верил тогда самой великой иллюзии - мира-
жу полного человеческого единства! Сколько же им надо было с
Лалой сказать друг другу на восходе любви и какая была молчали-
вая опаленность чувств в зените и какой же была изнуряющей по-
требность в ласке на закате их отношений. Страшнее всего разбитый
хрусталь уважения, кровавые осколки, просто откровенная жесто-
кость: "Ты мне неинтересен", взгляд мерклых, от равнодушия не-
синих глаз и удовлетворенная усмешка - улыбка самой себе, пра-
вильности своего, даже несказанного, но ясного, как осенняя вода,