"Виталий Владимиров. Шрам (Рассказ)" - читать интересную книгу автора Смысл и бессмыслица содержатся во мне.
Какое же принять мне следует решенье? Я смею лишь желать. Тебе дано свершенье. Освободив мой ум от суетной тщеты, Возьми меня всего и мне предайся ты! (Из старонемецкой поэзии. Пер. Л.Гинзбурга) Так говоря, Маша потянула Аверина за руку, подняла его с лавки и через красную теплоту кухни и нежную желтизну прихожей плавно- карнавально провела в синюю тишину комнаты, где усадила в мыши- ный бархат кресла, сложенного из огромных подушек. Строки оста- лись звучать по пути их шествия так, что если вернуться, они снова оживут, каждая на том месте, где произнесена. - Я же предупреждала, что не прибрано, - Маша забралась с но- гами на диван, сложенный, как и кресло, из таких же огромных по- душек, на которых выглядывало розовое поле простыни в узоре мел- ких цветочков и поверх одеяла раскинулась крупная клетка пледа. Аверин сказал самое глупое из того, что первым пришло в голо- ву: - Где же ваша нелюбовь к стихам? Наверное, ему вообще не надо было говорить что-либо - столько мгновенной неприязни проявилось в Машиных словах: - А что вы знаете про любовь и нелюбовь, Георгий? Или вы все- гда ловите женщину на слове? Тогда понятно, почему вам так не везет с нами... случалось такое с ним, то как оплошность, неверно понятая ситуация, незнание каких-то фактов. Причем позже Авери долгое время мучился неожиданными, вгоняющими в удушливую краску стыда воспоминаниями о случайной, но содеянной несправедливости. И уж совсем терялся, когда обида наносилась ему открыто и расчетливо теми губами, которыми он только что любовался, тем человеком, от которого он был менее всего защищен. В этом Маша не отличалась от Лалы. Но сейчас разломались запоры, опрокинулись стены, столько спелой горечи было в словах Аверина. Неужели все одинаковы, неу- жели обязательно утверждать свое "я" только унижением другого? Безнадежно... и вот уже черными подглазьями закачала тоска голо- вой в душе у Аверина, незалитый пожар недавней обиды вновь запо- лыхал пощечинами и отчаянье опять принялось тихо заглядывать в пропасть смертельного одиночества. Лишь недавно Аверин очнулся от дурмана Лалы: как он верил тогда самой великой иллюзии - мира- жу полного человеческого единства! Сколько же им надо было с Лалой сказать друг другу на восходе любви и какая была молчали- вая опаленность чувств в зените и какой же была изнуряющей по- требность в ласке на закате их отношений. Страшнее всего разбитый хрусталь уважения, кровавые осколки, просто откровенная жесто- кость: "Ты мне неинтересен", взгляд мерклых, от равнодушия не- синих глаз и удовлетворенная усмешка - улыбка самой себе, пра- вильности своего, даже несказанного, но ясного, как осенняя вода, |
|
|