"Виталий Владимиров. Шрам (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

решения: зачем ты мне?..
Аверин захлебнулся на полузвуке, и встала тишина - так в дол-
гую непогоду вдруг слышишь дождь - так в глухомани леса просы-
пается дыхание - так плавно спит под водой трава.
- Уйди, собака, - приказала Маша псу. - Совсем уйди. На место.
Маша встала на диване во весь рост и разделась. Нет в языке
такого слова, не для названия - для иного то пространство нежной
кожи, что охватив округло бедра через две небольшие ложбины поло-
го вздымается к впадине пупка и легко нависает над кошмой тре-
угольника. Плохо это звать животом. И по-солдатски звучит "грудь",
разве позволительно перси окрикнуть командой: "Ле-е-вая грудь, впе-
ред!"
Машин живот разрубленно рассекал шрам.
- Ты понимаешь, Георгий, Лапа не может видеть, как люди зани-
маются любовью. Тогда она забивается под стол и тяжело дышит. А
Лапу жалко. Ведь у нее, как и у меня, детей никогда не будет. Ей
нужен свой, единственный, она же редкой породы, таких осталось-то
единицы, только в Швеции, да в Англии. Звонили мне из собачьего
клуба, во оказался подарочек... Суперсука... А может, свести ее про-
сто к соседскому кобелю? Он к ней давно принюхивается.
Маша усмехнулась.
- Вот так и меня в свое время подложили. И ведь кто? Предки
мои, не поверишь. Надо Машеньке на работу устраиваться, уж вы,
Александр Петрович, возьмите ее к себе курьером ли, секретаршей.
Взял. И в институт устроил, Шурик, долго терпел-кряхтел, а весной
отметили мы с ним поступление к альмаматери... С тех пор и весна
мне не в радость... Господи, какая чушь! Зачем бабе высшее образо-
вание, должность, оклад, если ей и так от мужиков отбоя нет? Правда,
крепко вы из меня вышибали иллюзии-то. Хоть в стихи рядитесь,
хоть в работу, хоть в туризм-альпинизм - все одно у вас на уме, все вы
сволочи. Все. Без исключения. Я-то теперь знаю, чего хочу от жиз-
ни. И где вас погладить да поцеловать, чтобы вы закричали от прон-
зающего наслаждения, а потом вей из вас, родимых, ручных, свое
благополучие. А уж я сама себе выберу, коль захочется, тебя за
пальцы твои длинные да за стихи, что почти не просят... Хотя чего на
вас пенять, коли у самой душа крива?
Машины глаза за стеклом равнодушия, гладкий, нешершавый
голос, не теплый, а зеркальный, через бесплотность пустоты завора-
живающе сливающийся, голубая пыль вен на руках и полусколупну-
тая лиловина лака на безымянном пальце.
Аверин встал.
"Положить бы ей руки на плечи, взять в ладони ее лицо и цело-
вать, целовать... а потом рассмешить до беззаботности, а когда
нахохочется, рассказать колыбельную-сказку, только что-то в этом
всем - от поганенькой той мысли: "Соседка - это..." - подумал
Аверин и Машиным жестом, ладонью, почти не касаясь, огладил ее
лицо, как родное.
- Пусть ночь тебе будет спокойной, Маша. К утру обещали тепло
с солнышком, и так и будет.
...Щелкнул замок за спиной у Аверина. Он дальше не пошел, а