"Роберт А.Уилсон, Роберт Шей. Золотое яблоко ("Иллюминатус!" #2) " - читать интересную книгу автораего настичь, объединить с ним силы. Нет, черт возьми, это не моя мысль. Это
его мысль. Он приближается, на гребне волн. Я должен встать. Я должен встать. Объединить силы". - Ты прав, Голландец, - сказал Диллинджер. - К черту иллюминатов. К черту Мафию. "Древние Жрецы Единого Мумму" с радостью примут тебя. Голландец посмотрел в глаза сержанта Конлона и спросил: "Джон, прошу тебя, о, ты покупаешь всю историю? Ты обещал миллион, точно. Выбраться... жаль, что я не знал. Пожалуйста, сделай это быстро. Быстро и яростно. Пожалуйста, быстро и яростно. Пожалуйста, помоги мне выбраться". "Мне следовало выйти в сорок втором году, когда я впервые узнал о лагерях, - думал Дрейк. - До тех пор я все еще не осознал, что они действительно хотели это сделать. А потом была Хиросима. Почему я остался после Хиросимы? Ведь все было предельно ясно, все было именно так, как писал Лавкрафт: слепой идиот Бог Хаос взорвал земную пыль. И уже в тридцать пятом году я знал секрет: если даже в таком тупом быке, как Голландец Шульц, похоронен великий поэт, что же может высвободиться в любом обычном человеке, посмотревшем в глаза старой шлюхи Смерти? Я предал мою страну и мою планету, но хуже того: я предал Роберта Патни Дрейка, гиганта психологии, которого я убил, когда воспользовался этим секретом ради власти, а не ради лечения. Я видел водопроводчиков, ассенизаторов, бесцветное всецветье атеизма. Я лейтенант Судьбы: я действую по велению духа. Белая, Белая пустота. Глаз Ахава. Пять дюймов от счастья, всегда Закон Пятерок. Ахав заглатывал, заглатывал. - Вся эта баварская история - дерьмо собачье, - сказал Диллинджер. - С тех пор как в 1888 году Роде встал у руля, там в основном англичане. Им профсоюзы, а также в Министерство финансов. Вот с кем ты сотрудничаешь. И позволь-ка мне рассказать тебе о том, что они планируют сделать с твоим народом, с евреями, в той войне, которую они замышляют. - Слушай, - перебил его Голландец. - Капоне всадил бы в меня пулю, если бы узнал, что я вообще с тобой разговариваю, Джон. - Ты боишься Капоне? Он устроил так, чтобы возле "Биографа" в меня всадили пулю федералы, а я, как видишь, по-прежнему жив и здоров. - Я не боюсь ни Капоне, ни Лепке, ни Малдонадо, ни... - Глаза Голландца вернулись в больничную палату. "Я тертый калач, - с тревогой сказал он сержанту Конлону. - Винифред. Министерство юстиции. Я получил это из самого министерства". Он испытал острую боль, пронзительную, как наслаждение. "Сэр, прошу вас, хватит!" - Нужно было объяснить про де Молэ и Вейсгаупта. "Послушайте, - хрипел он, - последний Рыцарь. Я не хочу кричать". Было совсем тяжело, боль пульсировала в каждой клетке. "Я не знаю, сэр. Честно, не знаю. Я пошел в туалет. Когда я зашел в сортир, парень вышел на меня. Если бы мы захотели разорвать Круг. Нет, пожалуйста. У меня есть месяц. Ну, давайте, иллюминаты, добейте меня". Как же трудно все это объяснять! "У меня не было с ним ничего и он был ковбоем в один из семи дней. Ewigel Борьба... Ни дела, ни лежбища, ни друзей. Ничего. Вроде то, что нужно". Боль была не только от пули; они работали над его сознанием, пытаясь закрыть ему рот, чтобы он не сказал слишком много. Он увидел козлиную голову. "Пусть он сначала тебе покорится, а уж потом докучает, - крикнул он. - Эти англичане еще те типы, не знаю, кто лучше, они или мы".Так много надо сказать, и так мало времени осталось. Он подумал о Фрэнси, жене. "О, сэр, дайте девочке |
|
|