"Роберт А.Уилсон, Роберт Шей. Золотое яблоко ("Иллюминатус!" #2) " - читать интересную книгу автора

его настичь, объединить с ним силы. Нет, черт возьми, это не моя мысль. Это
его мысль. Он приближается, на гребне волн. Я должен встать. Я должен
встать. Объединить силы".
- Ты прав, Голландец, - сказал Диллинджер. - К черту иллюминатов. К
черту Мафию. "Древние Жрецы Единого Мумму" с радостью примут тебя.
Голландец посмотрел в глаза сержанта Конлона и спросил: "Джон, прошу
тебя, о, ты покупаешь всю историю? Ты обещал миллион, точно. Выбраться...
жаль, что я не знал. Пожалуйста, сделай это быстро. Быстро и яростно.
Пожалуйста, быстро и яростно. Пожалуйста, помоги мне выбраться".
"Мне следовало выйти в сорок втором году, когда я впервые узнал о
лагерях, - думал Дрейк. - До тех пор я все еще не осознал, что они
действительно хотели это сделать. А потом была Хиросима. Почему я остался
после Хиросимы? Ведь все было предельно ясно, все было именно так, как писал
Лавкрафт: слепой идиот Бог Хаос взорвал земную пыль. И уже в тридцать пятом
году я знал секрет: если даже в таком тупом быке, как Голландец Шульц,
похоронен великий поэт, что же может высвободиться в любом обычном человеке,
посмотревшем в глаза старой шлюхи Смерти? Я предал мою страну и мою планету,
но хуже того: я предал Роберта Патни Дрейка, гиганта психологии, которого я
убил, когда воспользовался этим секретом ради власти, а не ради лечения.
Я видел водопроводчиков, ассенизаторов, бесцветное всецветье атеизма. Я
лейтенант Судьбы: я действую по велению духа. Белая, Белая пустота. Глаз
Ахава. Пять дюймов от счастья, всегда Закон Пятерок. Ахав заглатывал,
заглатывал.
- Вся эта баварская история - дерьмо собачье, - сказал Диллинджер. - С
тех пор как в 1888 году Роде встал у руля, там в основном англичане. Им
всегда удавалось проникнуть в Министерство юстиции, Госдепартамент и
профсоюзы, а также в Министерство финансов. Вот с кем ты сотрудничаешь. И
позволь-ка мне рассказать тебе о том, что они планируют сделать с твоим
народом, с евреями, в той войне, которую они замышляют.
- Слушай, - перебил его Голландец. - Капоне всадил бы в меня пулю, если
бы узнал, что я вообще с тобой разговариваю, Джон.
- Ты боишься Капоне? Он устроил так, чтобы возле "Биографа" в меня
всадили пулю федералы, а я, как видишь, по-прежнему жив и здоров.
- Я не боюсь ни Капоне, ни Лепке, ни Малдонадо, ни... - Глаза Голландца
вернулись в больничную палату. "Я тертый калач, - с тревогой сказал он
сержанту Конлону. - Винифред. Министерство юстиции. Я получил это из самого
министерства". Он испытал острую боль, пронзительную, как наслаждение. "Сэр,
прошу вас, хватит!" - Нужно было объяснить про де Молэ и Вейсгаупта.
"Послушайте, - хрипел он, - последний Рыцарь. Я не хочу кричать". Было
совсем тяжело, боль пульсировала в каждой клетке. "Я не знаю, сэр. Честно,
не знаю. Я пошел в туалет. Когда я зашел в сортир, парень вышел на меня.
Если бы мы захотели разорвать Круг. Нет, пожалуйста. У меня есть месяц. Ну,
давайте, иллюминаты, добейте меня". Как же трудно все это объяснять! "У меня
не было с ним ничего и он был ковбоем в один из семи дней. Ewigel Борьба...
Ни дела, ни лежбища, ни друзей. Ничего. Вроде то, что нужно". Боль была
не только от пули; они работали над его сознанием, пытаясь закрыть ему рот,
чтобы он не сказал слишком много. Он увидел козлиную голову. "Пусть он
сначала тебе покорится, а уж потом докучает, - крикнул он. - Эти англичане
еще те типы, не знаю, кто лучше, они или мы".Так много надо сказать, и так
мало времени осталось. Он подумал о Фрэнси, жене. "О, сэр, дайте девочке