"Роберт А.Уилсон, Роберт Шей. Золотое яблоко ("Иллюминатус!" #2) " - читать интересную книгу автора

изящным языком". Взгляд Дрейка то и дело останавливался на свисавшем пенисе
Джорджа: его одновременно одолевал гомосексуализм (время от времени
случавшийся с Дрейком), гетеросексуализм (его нормальное состояние) и только
что возникшее похотливое влечение к блудной старухе Смерти. Услышав выстрелы
в зале, Голландец убрал руку с пениса, не обращая внимания на струйку мочи,
которая продолжала литься на его туфли, и потянулся за револьвером. Он
быстро обернулся, так и не перестав мочиться, и в это мгновение в сортир
ворвался Альберт Штерн, выстрелив прежде, чем Голландец успел прицелиться.
Рухнув на пол, он увидел, что на самом деле это был Вине Колл, призрак. - О,
мама, мама, мама, - пробормотал он, лежа в собственной моче.
- Куда мы идем? - спросил Джордж, застегивая пуговицы на рубашке.
- Идешь только ты, - сказал Дрейк. - Спустишься по лестнице и выйдешь
черным ходом к гаражу. Вот ключи от "роллс-ройса". Мне он больше не
понадобится.
- А вы как же? - запротестовал Джордж.
- Мы заслуживаем смерти, - сказал Дрейк. - Все мы в этом доме.
- Слушайте, не сходите с ума. Меня не волнует, что вы натворили, но
комплекс вины - это безумие!
- Всю жизнь я был одержим куда более безумным комплексом, - спокойно
сказал Дрейк. - Комплексом власти. А теперь шевелись\
- Джордж, не делай глупостей, -бормочет Голландец.
- Он разговаривает, - шепчет сержант Люк Конлон, стоя у больничной
койки; полицейский стенограф Ф. Дж. Ланг начинает записывать.
- Что вы с ним сделали? - продолжает бормотать Голландец. - О, мама,
мама, мама. О, перестань. О, о, о, конечно. Конечно, мама.
Дрейк сидел у окна. Слишком нервничая, чтобы наслаждаться сигарой, он
закурил одну из своих нечастых сигарет. "Сто пятьдесят семь, - размышлял он,
вспоминая последнюю запись в своем маленьком блокноте. - Сто пятьдесят семь
богатых женщин, одна жена и семнадцать мальчиков. И ни разу я не вступал в
реальный контакт, ни разу не разрушал стены"... Ветер и дождь снаружи уже
оглушали... "Четырнадцать миллиардов долларов, тринадцать миллиардов
теневых, не облагаемых налогом долларов; больше, чем у Гетти или Ханта, хотя
я никогда не смогу предать этот факт гласности. И тот арабский пацаненок в
Танжере, укравший мой бумажник после того, как отсосал у меня, и запах духов
матери, и долгие часы в Цюрихе в попытке расшифровать слова Голландца.
В 1913 году на конюшне Флегенхеймера в Бронксе Фил Силверберг дразнит
юного Артура Флегенхеймера, помахивая перед его носом отмычками и насмешливо
интересуясь: "Ты и в самом деле считаешь себя достаточно взрослым, чтобы в
одиночку ограбить дом?" В больнице Ньюарка Голландец сердито требует:
"Слушай, Фил, хватит, веселиться так веселиться". Семнадцать представителей
иллюминатов растворились в темноте; один с головой козла внезапно вернулся.
"Что сталось с остальными шестнадцатью?" - спрашивает Голландец у больничных
стен. Кровь из его руки стала подписью на пергаменте. "О, он сделал это.
Пожалуйста", - бормочет он. Сержант Конлон ошарашенно смотрит на стенографа
Лэнга. Молния казалась темной, а тьма казалась светом. "Оно полностью
завладело моим сознанием", - подумал Дрейк, сидя у окна.
"Я сохраню здравый рассудок, - мысленно поклялся Дрейк. - Что это за
рок-песня про Христа, которую я вспоминал? "Всего пять дюймов между мной и
счастьем", эта, что ли? Нет, это из "Глубокой глотки". Белизна кита.
Волны снова закрыли ему обзор: нет, наверное, не та песня. "Я должен