"Роберт А.Уилсон, Роберт Шей. Золотое яблоко ("Иллюминатус!" #2) " - читать интересную книгу автораизящным языком". Взгляд Дрейка то и дело останавливался на свисавшем пенисе
Джорджа: его одновременно одолевал гомосексуализм (время от времени случавшийся с Дрейком), гетеросексуализм (его нормальное состояние) и только что возникшее похотливое влечение к блудной старухе Смерти. Услышав выстрелы в зале, Голландец убрал руку с пениса, не обращая внимания на струйку мочи, которая продолжала литься на его туфли, и потянулся за револьвером. Он быстро обернулся, так и не перестав мочиться, и в это мгновение в сортир ворвался Альберт Штерн, выстрелив прежде, чем Голландец успел прицелиться. Рухнув на пол, он увидел, что на самом деле это был Вине Колл, призрак. - О, мама, мама, мама, - пробормотал он, лежа в собственной моче. - Куда мы идем? - спросил Джордж, застегивая пуговицы на рубашке. - Идешь только ты, - сказал Дрейк. - Спустишься по лестнице и выйдешь черным ходом к гаражу. Вот ключи от "роллс-ройса". Мне он больше не понадобится. - А вы как же? - запротестовал Джордж. - Мы заслуживаем смерти, - сказал Дрейк. - Все мы в этом доме. - Слушайте, не сходите с ума. Меня не волнует, что вы натворили, но комплекс вины - это безумие! - Всю жизнь я был одержим куда более безумным комплексом, - спокойно сказал Дрейк. - Комплексом власти. А теперь шевелись\ - Джордж, не делай глупостей, -бормочет Голландец. - Он разговаривает, - шепчет сержант Люк Конлон, стоя у больничной койки; полицейский стенограф Ф. Дж. Ланг начинает записывать. - Что вы с ним сделали? - продолжает бормотать Голландец. - О, мама, мама, мама. О, перестань. О, о, о, конечно. Конечно, мама. закурил одну из своих нечастых сигарет. "Сто пятьдесят семь, - размышлял он, вспоминая последнюю запись в своем маленьком блокноте. - Сто пятьдесят семь богатых женщин, одна жена и семнадцать мальчиков. И ни разу я не вступал в реальный контакт, ни разу не разрушал стены"... Ветер и дождь снаружи уже оглушали... "Четырнадцать миллиардов долларов, тринадцать миллиардов теневых, не облагаемых налогом долларов; больше, чем у Гетти или Ханта, хотя я никогда не смогу предать этот факт гласности. И тот арабский пацаненок в Танжере, укравший мой бумажник после того, как отсосал у меня, и запах духов матери, и долгие часы в Цюрихе в попытке расшифровать слова Голландца. В 1913 году на конюшне Флегенхеймера в Бронксе Фил Силверберг дразнит юного Артура Флегенхеймера, помахивая перед его носом отмычками и насмешливо интересуясь: "Ты и в самом деле считаешь себя достаточно взрослым, чтобы в одиночку ограбить дом?" В больнице Ньюарка Голландец сердито требует: "Слушай, Фил, хватит, веселиться так веселиться". Семнадцать представителей иллюминатов растворились в темноте; один с головой козла внезапно вернулся. "Что сталось с остальными шестнадцатью?" - спрашивает Голландец у больничных стен. Кровь из его руки стала подписью на пергаменте. "О, он сделал это. Пожалуйста", - бормочет он. Сержант Конлон ошарашенно смотрит на стенографа Лэнга. Молния казалась темной, а тьма казалась светом. "Оно полностью завладело моим сознанием", - подумал Дрейк, сидя у окна. "Я сохраню здравый рассудок, - мысленно поклялся Дрейк. - Что это за рок-песня про Христа, которую я вспоминал? "Всего пять дюймов между мной и счастьем", эта, что ли? Нет, это из "Глубокой глотки". Белизна кита. Волны снова закрыли ему обзор: нет, наверное, не та песня. "Я должен |
|
|