"Чарльз Уильямс. Сошествие во Ад ("Аспекты Силы" #6) " - читать интересную книгу автора

гнезда, а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову".

Надо думать о чем-нибудь другом. Ах, если бы она могла! Безнадежно. Она
старалась не смотреть вперед из страха увидеть и заставляла себя смотреть из
страха поддаться страху. Она шла по улице быстро и твердо, вспоминая те
тысячи раз, когда оно не появлялось. Но чем дальше, тем встречи становились
чаще. За первые двадцать четыре года жизни оно появлялось девять раз.
Поначалу Паулина пыталась рассказывать о нем. Но пока она была маленькой, ей
советовали не болтать глупости и не капризничать. Однажды ей удалось
рассказать все матери. Обычно мать понимала самые разные вещи, но тут
взаимопонимание исчезло. Глаза у нее стали такие же пронзительные, как в тот
раз, когда муж сломал руку, сорвав давно намеченную матерью "ради семьи"
поездку в Испанию. В тот день она вообще отказалась говорить с Паулиной на
подобные темы, и с тех пор они так и не смогли простить друг друга.
Но тогда "дни пришествия", как называла их Паулина, были еще
сравнительно редки. После смерти родителей ее отправили жить к бабушке в
Баттл-Хилл, и пришествия участились, словно местечко это полюбилось не
только людям, но и призракам. За последние два года оно встречалось девять
раз, столько же, сколько за всю предшествующую жизнь. С бабушкой весьма
преклонных лет она не могла говорить об этом, а больше было и не с кем. У
Паулины не было ни близких друзей, ни подруг. Но что случится, если нечто,
больше всего похожее на нее саму, заговорит с ней или коснется ее? До сих
пор оно всегда сворачивало, скрывалось за каким-нибудь поворотом или в
чьем-нибудь доме. А вдруг однажды оно не свернет...
Какая-то девушка вышла из дома впереди по дороге, подошла к почтовому
ящику. У Паулины от одного ее вида все внутри оборвалось. До родного порога
осталось всего двадцать три дома - принялась она уговаривать себя. Она
прекрасно знает каждый из них; и этого опасного отрезка пути ей никак не
избежать. Оно никогда не являлось в помещении. Временами ей так хотелось
вообще не выходить из дома! Конечно, это было невозможно; да она и сама бы
этого не вынесла. Ей приходилось выводить себя на улицу силком, но дверь
дома всегда была заветным рубежом и защитой. Она невольно втягивала голову в
плечи и внутренне сжималась перед тем, как выйти за порог, страстно желая
того спокойствия, которым обладают все, кроме нее... двадцать один,
двадцать... Она не будет то и дело срываться на бег; она не будет идти, не
поднимая глаз от тротуара. Она будет идти твердо и уверенно, подняв голову,
глядя прямо перед собой... семнадцать, шестнадцать... Она будет думать о
чем-нибудь, хоть бы об этой "страшно хорошей" пьесе Питера Стенхоупа. Весь
мир для него - холст, покрытый нереальными фигурами, занавес, способный в
любой момент подняться в одной какой-нибудь реальности. Но сейчас, под
впечатлением поэтического дара Стенхоупа, потрясенная его выразительной
манерой чтения, она чувствовала себя слегка озадаченной: а была ли пьеса? И
в ней, значит... десять, девять... кудесник Зороастр оставался спокоен.
Конечно, может, Стенхоуп такого бы и не испугался. Все великие, наверное,
такие. Вот если бы Цезарь встретил в Риме самого себя или, скажем, Шелли...
что-то я не помню, чтобы с кем-нибудь из них приключалось такое... шесть,
пять, четыре...
Сердце ухнуло вниз. Призрак возник ниоткуда, но - хвала милосердному
Господу - далеко впереди. На любом расстоянии она безошибочно узнавала свою
собственную фигуру, платье и шляпу. Фигура приближалась, росла...