"Теннесси Уильямс. Римская весна миссис Стоун" - читать интересную книгу автора

сажать в первые ряды), кто что пьет, у кого какие заботы и маленькие
слабости. Тому, кто сильно растолстел за то время, пока они не виделись, она
говорила при встрече: "Господи, как вы похудели!" Если же который-нибудь из
них питал тайное пристрастие к лицам одного с ним пола (а такое случалось
нередко), в ее труппе всегда находился актер, с кем она втихомолку могла его
познакомить. Такие вещи она понимала и относилась к ним терпимо. Она никогда
не бывала резка, никогда не выходила из себя. Давняя ее уловка - метать
взгляды по сторонам, не поворачивая головы, уловка, которая в детстве
придавала Карен вид расчетливый и холодный, теперь чрезвычайно ей
пригодилась. Она подмечала и помнила очень многое, а то, чего не удавалось
запомнить ей, хранила в памяти преданная секретарша, старая дева. Они вдвоем
обладали такой уймой всякого рода сведений о нужных людях - просто уму
непостижимо. По утрам первый ее вопрос секретарше был: "У кого сегодня день
рождения?" В специальном блокноте у них были записаны дни рождения - только
дни рождения - огромного числа людей, начиная от вдовы бывшего президента и
кончая авторшей душещипательных очерков и рассказов, печатающихся в
какой-нибудь захолустной газетенке. "У кого сегодня день рождения? -
спрашивала миссис Стоун. - Кто умер?" Оба вопроса она задавала одним и тем
же бесстрастным тоном, словно они представляли для нее чисто научный
интерес. Поздравления и письма с выражением соболезнования миссис Стоун
посылала во все концы страны беспрерывно, а на цветы была щедра, как богиня
весны Флора. Два утра в неделю отводились на посещение больниц. Любой из
заболевших работников сцены, пусть самый скромный, мог быть уверен, что
миссис Стоун его навестит, хочет он того или нет. И надо сказать, посещения
эти доставляли больным мало радости. Она смотрела на них непроницаемым
птичьим взглядом, а сочувственные нотки в ее голосе шли из горла, не от
сердца. Неизлечимые раковые больные вызывали у нее не больше сочувствия, чем
те, кто поправлялся после удаления миндалин. Все, что миссис Стоун делала,
чтобы завоевать расположение товарищей по сцене, создать легенду о том, что
она - воплощение доброты и преданности друзьям, шло от рассудка. А в
результате великое множество людей говорило: "Миссис Стоун - изумительный
человек" - таким же небрежным тоном, каким она спрашивала секретаршу: "Кто
умер? У кого сегодня день рождения?"
Миссис Стоун лучше, чем кто бы то ни было, понимала, чего стоят эти
филантропические жесты. Она никогда не осуждала себя за них, но и не
оправдывала. Ясно отдавая себе отчет в том, что по-настоящему ей дороги
только Том Стоун и ее театральная карьера, она сделала из этого вывод
(пожалуй, вполне разумный), что в общем-то не имеет значения, чем
продиктована столь рекламируемая ею забота о других - сердцем или рассудком.
Значение имело совсем другое: с годами, по мере того как рушился основной ее
оплот, - уходила красота, которая так помогла ей сделаться Королем на горке,
все заметнее становилось, что глаза у нее холодные, непроницаемые, как у
птицы, и что она вовсе не испытывает тех чувств, которые звучат в ее голосе,
а просто лицедействует. И миссис Стоун сознавала это сама. Признаки
постепенного, но неотвратимого разрушения не укрылись от нее, и она сразу же
стала делать все, что только было в ее силах, чтобы восполнить этот урон
повышением актерского мастерства.
Память у миссис Стоун была, что называется, абсолютная. Ей даже самой
бывало неловко от того, что она заучивает роли с невероятной быстротой -
ведь в театре так уж заведено: на то, чтобы запомнить роль, звезде требуется