"Теннесси Уильямс. Римская весна миссис Стоун" - читать интересную книгу автора

остался после него какой-то осадок. Ей было просто необходимо, чтобы мистер
Стоун ее заверил, что ничего страшного не случилось. Как-то вечером она
рассказала ему обо всем, что произошло в уборной молодого актера, и он
ответил: "Я знаю, что как мужчина никогда не был с тобою на высоте". Ибо на
него, естественно, особое впечатление произвела сексуальная сторона этой
истории, а не этическая, куда более важная. Мистер Стоун простил ей
супружескую измену - он расценил происшествие это именно так; она же сделала
вид, будто бы, как и он, считает, что этим и ограничивается ее вина (а такую
вину следует понять и простить), после чего, в свою очередь, не слишком
погрешив против истины, заверила его, что отношения их по-прежнему не
оставляют желать лучшего, и хоть случай в Толидо подобен внезапному грому,
это гром среди ясного неба, а вовсе не из грозовых туч скрытой
неудовлетворенности. И той ночью она обрела в нем утешение, а не он в ней,
ибо со временем мать и дитя странным образом меняются ролями, когда брак
зиждется на такой основе, как у Стоунов.
Был в их супружестве непостижимый, но постоянный привкус тоскливого
одиночества. Привкус этот неизменно появляется там, где подлинные отношения
подменены эрзацем. Ибо алчущие руки обнимают лишь привидение, жаждущие губы
прижимаются к губам призрака. Но пусть мать в могиле, а дитя не родилось;
все равно, самая эта подмена - свидетельство особой нежности, порождаемой
жалостью. Быть может, если бы не нарушилась привычная форма их
существования, сутью которого была карьера миссис Стоун, жалость эта так и
осталась бы где-то на самой периферии ее сознания, не обрела бы воплощения -
совсем как дитя, так и не рожденное ею; но привычная форма существования
была нарушена, - они покинули Нью-Йорк и отправились в длительное
путешествие; исчезли все отвлечения: театры, конторы, банки, светская
жизнь - словом, все, что прежде не позволяло им задумываться, и вот тогда
это неизбывное ощущение незавершенности, этот привкус тоскливого одиночества
стали зримыми, словно облачко пара, вырывающееся при дыхании. Оно плавало
между ними серым туманом, и, горячо желая убедить друг друга, что никакого
тумана нет и в помине, они обменивались сквозь него улыбками и вели
успокоительно-легкомысленные разговоры.
Сперва они собирались не торопясь, в свое удовольствие поездить по
свету: билеты на пароходы и самолеты, номера в отелях - все было заказано
заранее. Но однажды поздним вечером - дело было в Париже, - когда они
вернулись из театра и мистер Стоун пошел в ванную чистить зубы, обычные
звуки, которыми сопровождается этот мирный ритуал, вдруг сменились
нечеловеческим хрипом, будто там кого-то душили. Миссис Стоун бросилась в
ванную; его обмякшее тело сползло на пол, короткие толстые ручки вцепились в
край раковины так судорожно, словно белый фаянс - единственная его опора,
последнее, что удерживает его в этом мире. Из того приступа он выкарабкался,
как и из нескольких предыдущих, но тут уж они решили, что продолжать поездку
ему сейчас не под силу и лучше им временно где-то осесть. Несколько дней
мистер Стоун пробыл в парижской клинике, а потом они отправились самолетом
на юг, в Рим.
Здесь у мистера Стоуна наступило улучшение, и супруги воспрянули духом;
как раз во время этого улучшения они и съездили в ателье всемирно известного
портного на Корсо д'Италиа: снять с мистера Стоуна мерку и заказать
несколько костюмов - не потому, что в этом была нужда или ему того хотелось,
а скорее в знак уверенности, что он останется жив и будет их носить.