"Теннесси Уильямс. Римская весна миссис Стоун" - читать интересную книгу автора

к отделанной в стиле барокко прихожей, где уже дожидался лифт, напоминающий
обитую алым шелком ложу оперного театра. Никто даже не взглянул на Мег
Бишоп, лихорадочно озиравшуюся в поисках миссис Стоун. Но миссис Стоун так и
не показалась. Все время, пока расходились гости, она просидела, запершись,
у себя в спальне.
И все-таки мисс Бишоп медлила, не уходила. Лифт пошел вниз с первой
партией гостей. Остальные сгрудились в прихожей, дожидаясь его возвращения.
А мисс Бишоп все стояла в зале. Потом без всякой цели, бездумно прошла через
всю комнату к камину, и тут внимание ее привлекли французские часы под
стеклянным колпаком. Из-под стекла торчал листок красной писчей бумаги; мисс
Бишоп машинально потянула его к себе. В сложенной вдвое бумажке оказалась
маленькая фотография. Блондинка неопределенного возраста с красивым, но
неживым, напоминающим маску лицом, а на обороте - краткая надпись: "Вот как
я выгляжу теперь!" Звучит таинственно, но, может быть, полоска бумаги, в
которой лежала карточка, объяснит смысл этих слов? Мисс Бишоп подняла было
узкий листок красной бумаги, но в этот миг кто-то взял ее за локоть.
- Что? Ах, да, лифт! - И ей пришлось положить бумажку на место...


* * *

Каждый вечер, примерно в половине шестого, Паоло шел в парикмахерскую
("Дамский и мужской зал") в начале виа Венето. Его мастер, молодой человек
по имени Ренато, был не старше самого Паоло, почти так же красив, как он, и
лишь чуточку менее элегантен. Быть может, Паоло и не сознавал этого, по
самым приятным в его дне было то время (час, а иногда и больше), когда он,
расслабившись, сидел в парикмахерском кресле, подставив лицо успокаивающим,
задумчиво-медлительным пальцам Ренато. Чувственное наслаждение, которое
давал ему этот час, было утонченным, как изысканнейшая пища богов. Пальцы у
Ренато длинные, прохладные и такие же чистые, как струящаяся из серебряного
крана вода. Глаза темные, с поволокой, как у Паоло, голос ласкающий.
Разговор их всякий раз был продолжением предыдущего и начинался плавно, без
всяких усилий с тех самых слов, какими другой, столь же плавно и тоже без
всяких усилий, закончил его накануне, а говорили они почти всегда о своих
женщинах. Для Ренато Паоло был кумиром, живым воплощением элегантности и
моды. Паоло же, будучи нерадивым католиком, не ходил на исповедь, а вместо
этого изливался перед Ренато, пытаясь тем самым придать некую видимость
значительности своему существованию, которое было, по сути дела, порханием
мотылька. Иногда длинные прохладные пальцы мастера замирали на минуту-другую
на гладком лице клиента, а меж тем щеки и язык Паоло едва ощутимо двигались
под ними: это плавно лилась ленивая его речь. Блаженная истома и нега текли
от одного к другому, словно сливались чистые воды двух ручьев, мирно
струящихся под тенью ив. Кресло всегда было повернуто так, что оба могли
наблюдать за парадом модно одетых людей, дефилирующих мимо них по тротуару -
в этот час римляне совершают свою passegiata*. Приятный обычай, этот
вечерний моцион, и американцы быстро перенимают его, так что в этот час из
парикмахерской можно было увидеть, по существу, всех, кто котировался в мире
Паоло - мире богатства и элегантной преступности. Смотреть на них можно было
и в окна, и в дверной проем, сквозь занавес из тускло-серебристых
металлических цепочек, очень легких и подвижных; когда кто-нибудь, проходя,